Сегодняшние споры вокруг Кронштадта располагаются по тем же классовым осям, что и само Кронштадтское восстание, когда реакционная часть матросов пыталась опрокинуть пролетарскую диктатуру. Чувствуя свое бессилие на арене сегодняшней революционной политики, мелкобуржуазные путаники и эклектики пытаются использовать старый кронштадтский эпизод для борьбы против Четвертого Интернационала, т.е. международной партии пролетарской революции. Эти новейшие «кронштадтцы» будут также разбиты – правда, без употребления оружия, так как у них, к счастью, нет крепости.
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев), № 66—67
ЕЩЕ ОБ УСМИРЕНИИ КРОНШТАДТА
В своей недавней статье о «Кронштадте» я пытался поставить вопрос в политической плоскости. Но многих интересует проблема личной «ответственности». Суварин, который из вялого марксиста стал восторженным сикофантом, утверждает в своей книге о Сталине, что я в автобиографии сознательно умалчиваю о Кронштадтском восстании: есть подвиги, иронизирует он, которыми не гордятся. Цилига105 в своей книге «В стране великой лжи» передает, что при усмирении Кронштадта мною расстреляно было «больше десяти тысяч моряков» (я сомневаюсь, чтоб в тот период во всем Балтийском флоте было такое число). Иные критики высказываются в таком смысле: да, восстание объективно имело контрреволюционный характер, но зачем Троцкий применил при усмирении и после усмирения столь беспощадные репрессии?
Я ни разу не касался этого вопроса. Не потому, что мне нужно было что– либо скрывать, а как раз наоборот, потому что мне нечего было сказать. Дело в том, что я лично не принимал ни малейшего участия ни в усмирении Кронштадтского восстания, ни в репрессиях после усмирения. В моих глазах самый факт этот не имеет политического значения. Я был членом правительства, считал необходимым усмирение восстания и, стало быть, несу за усмирение ответственность. Только в этих пределах я и отвечал до сих пор на критику. Но когда моралисты начинают приставать ко мне лично, обвиняя меня в чрезмерной жестокости, не вызывающейся обстоятельствами, я считаю себя вправе сказать: «Господа моралисты, вы немножко привираете».
Восстание вспыхнуло во время моего пребывания на Урале. С Урала я прибыл прямо в Москву, на 10-й съезд партии. Решение о том, чтоб подавить восстание военной силой, если не удастся побудить крепость к сдаче, сперва путем мирных переговоров, затем путем ультиматума, – такое общее решение было принято при непосредственном моем участии. Но после вынесения решения я продолжал оставаться в Москве и не принимал ни прямого, ни косвенного участия в военных операциях. Что касается последовавших позже репрессий, то они были целиком делом Чека.