принципы марксизма, конечно, плохи, но среди большевиков встречаются, тем не менее, достойные люди (Истмен107). Поистине, некоторые «друзья» опаснее врагов.
Если мы захотим взять господ обличителей всерьез, то должны будем прежде всего спросить их, каковы же их собственные принципы морали. Вот вопрос, на который мы вряд ли получим ответ. Допустим, в самом деле, что ни личная, ни социальная цели не могут оправдать средства. Тогда нужно, очевидно, искать других критериев, вне исторического общества и тех целей, которые выдвигаются его развитием. Где же? Раз не на земле, то на небесах. Попы уже давно открыли безошибочные критерии морали в божественном откровении. Светские попики говорят о вечных истинах морали, не называя свой первоисточник. Мы вправе, однако, заключить: раз эти истины вечны, значит, они должны были существовать не только до появления на земле полуобезьяны-получеловека, но и до возникновения Солнечной системы. Откуда же они, собственно, взялись? Без бога теория вечной морали никак обойтись не может.
Моралисты англосаксонского типа, поскольку они не ограничиваются рационалистическим утилитаризмом, этикой буржуазного бухгалтера, выступают в качестве сознательных или бессознательных учеников виконта Шефтсбери (Shaftesbury), который в начале XVIII века (!) выводил нравственные суждения из особого «морального чувства» (moral sense), раз навсегда будто бы данного человеку108. Сверхклассовая мораль неизбежно ведет к признанию особой субстанции, «морального чувства», «совести» как некоего абсолюта, который является не чем иным, как философски-трусливым псевдонимом бога. Независимая от «целей», т.е. от общества, мораль – выводить ли ее из вечных истин или из «природы человека» – оказывается, в конце концов, разновидностью «натуральной теологии» (natural theology). Небеса остаются единственной укрепленной позицией для военных операций против диалектического материализма.
В России возникла в конце прошлого столетия целая школа «марксистов» (Струве, Бердяев, Булгаков и другие), которая хотела дополнить учение Маркса самодовлеющим, т.е. надклассовым нравственным началом. Эти люди начали, конечно, с Канта и категорического императива. Но чем они кончили? Струве ныне – отставной министр крымского барона Врангеля и верный сын церкви; Булгаков – православный священник; Бердяев истолковывает на разных языках Апокалипсис. Столь неожиданная, на первый взгляд, метаморфоза объясняется отнюдь не «славянской душой» – у Струве немецкая душа, – а размахом социальной борьбы в России. Основная тенденция этой метаморфозы, по существу, интернациональна.