Зенек молчал. Ребят из Братова он знал с оккупации, слышал, что те, кто не сдал оружие, вошли в отряд, сформированный Гусаром. Поговаривали, что Михальского убили именно они. Зенек в это не особенно верил. Но ведь кто-то стрелял в секретаря ячейки, кто-то стрелял и в Матеуша, и в Бронека… Он поднялся и спрятал оружие, потом вышел на дорогу.
— Куда идешь? — спросил шагавший рядом отец.
— К Бронеку. Может быть, удастся что-нибудь разузнать.
— Не ходи к нему. Он волком на тебя смотрит. Как бы чего не вышло.
— А что он мне может сделать?
Бронека он нашел во дворе. Как и все, тот стоял и прислушивался к стрельбе. Неохотно протянул руку молодому Станкевичу.
— Что там такое, Бронек? — спросил Зенек, показывая толовой в сторону, откуда доносилась стрельба.
— Не знаю. Наверное, твои сражаются с солдатами.
— Какие еще «мои»?
— А ты что, не знаешь?
— Нет у меня никаких «своих». Для меня все одинаковы. Что ты ко мне прицепился?
Бронек не ответил. Они молча стояли рядом, вслушиваясь в грохотавшую ночь. На шоссе снова послышался гул автомашин.
— Войска едут, — заметил Зенек.
— Пожалуй, дадут им прикурить…
— Это, наверное, Гусар со своими.
— А ты откуда знаешь? — Бронек резко повернулся к нему.
— Ведь он не сдал оружие. Это, вероятно, его работа… И Михальский, и Матеуш, и ты…
— Откуда ты знаешь? — Он так и впился глазами в лицо Зенека. — Откуда?
— Я только догадываюсь. Я ведь знаю, кто не сдал оружия.
— Ты тоже не сдал.
Зенек колебался всего лишь миг:
— Не сдал. Но по другой причине. Если бы ты меня выслушал, то, может быть, и понял бы. Тебя здесь всю войну не было, поэтому ты многого не понимаешь.
— Почему ты избил Владку?
— Потому что она меня оскорбила. Извергом назвала. Никто не смеет упрекнуть меня в том, что я когда-нибудь поднял руку на невинного человека. А ты ведь знаешь, что здесь было.
— Да…
— Помнишь, как до войны все меня называли придурком? Помнишь?
— Помню.
— С тех пор многое изменилось. Я воевал, был ранен под Дручем, слышал?
Бронек молча кивнул головой. В стороне Братова снова усилилась стрельба, загрохотали гранаты.
— Крест мне дали, звание сержанта… И вот опять придурок? Ты тоже настроен против меня? А почему? Что я тебе плохого сделал? — И добавил тише! — Ты мне даже понравился… и я бы тебя поддержал перед отцом.
— При чем здесь старик? Если Владка согласится, то ему-то какое дело? Теперь уж не те времена…
— А какие?
Бронек подозрительно взглянул на Хромого.
— Какие, скажи? — повторил серьезно Зенек. — Я ни черта в этом не смыслю. При немцах все было ясно: здесь немцы, там свои. Служишь немцам — получай пулю в лоб. А теперь? И здесь и там поляки. Эти в тех стреляют, а те — в этих. Ну, например, там, — показал он в ту сторону, где стреляли. — Ведь солдаты — это поляки, и парни Гусара — тоже поляки. Слушаешь одного — выходит, что он прав, слушаешь другого — получается, что и тот прав. А Гусар — боевой парень. Если бы ты видел, как он брал Друч! Говоришь, другие времена… А какие?