Последовала долгая – и порой ожесточенная – дискуссия о роли государства. Однако, пока мы обсуждали это, я понял, что наши разногласия носят не столько политический, сколько эпистемологический характер: у нас не просто не сходились взгляды на решение проблемы – мы вообще не могли прийти к единому мнению о ее существовании. Эберхарт считал, что энвайронмен-тализм «политизирован и исковеркан» людьми, перед которыми стоит двойная цель: усилить контроль государства над гражданами и поставить человека выше Бога. Он утверждал, что в этом виноват и дарвинизм. Он обвел рукой открытый простор.
– Если встать и посмотреть на поля, ты увидишь в них порядок. Можно сказать, что это просто хаос, и все же это не так. Порядок есть. И установил его не Дарвин.
Я огляделся. По обе стороны дороги росла высокая болотная трава, которая пробивалась сквозь забор из колючей проволоки и наклоняла столбики. В траве жило множество насекомых, рептилий и птиц. Смотря на эти поля, Эберхарт видел божественное творение, преисполненное смысла, прекрасно продуманное и окруженное любовью. При этом я, смотря на то же поле, видел чудо эволюции – бесконечно сложное скопление частиц, клеток, тел и систем, которые соперничали и сотрудничали, рождались и умирали, способствуя сохранению собственного рода, но постоянно пребывая в движении. Я попытался взглянуть на поле его глазами, а затем снова посмотрел на него своими. Оба образа были по-своему прекрасны – и даже восхитительны.
– Я верю в Творца, верю в жизнь после смерти, верю в Святой Дух. Я верю во все это так глубоко, как вообще возможно, – сказал он. – Обрати внимание, я не утверждаю, что ты не прав. Ты можешь верить во что хочешь, но у меня есть право верить в то, что я хочу. Чего ожидать от старика, который вырос в религиозном обществе, где все знали, что такое хорошо и что такое плохо?
К этому времени жара заключила нас в душные объятия. Мухи запутывались у Эберхарта в бороде. Стало слишком жарко, чтобы спорить, а нам предстояли долгие мили пути, поэтому воцарилось неловкое молчание. Мы оба обрадовались, когда добрались до следующей остановки в ресторанчике на стоянке грузовиков и уселись на прохладные пластиковые стулья. Семья из четырех человек отдала нам остатки луковых колец, картошки фри и половину бургера. Через пять миль мы остановились в следующем кондиционированном оазисе. За соседним столиком сидела мать с двумя неугомонными сыновьями. Мальчишки молча уставились на Эберхарта, когда он прошел мимо, но быстро забыли о нем и продолжили мучить друг друга.