Лю считает, что вероятнее всего найденные им следы ползания примерно так и появились: смытое с насиженного места животное оказывалось на зыбкой поверхности донных отложений, а затем, отчаянно барахтаясь, выбиралось из грязи и начинало ползать в поисках более прочного основания.
Я приехал на Мистейкен-Поинт, чтобы все-таки понять, что заставило первых животных ползать по дну: голод, секс, смертельная опасность? Я и не предполагал, что причиной тому может быть простое, но от того не менее важное стремление обрести стабильность.
Я вспомнил, как, заблудившись в пихтовых зарослях, мечтал только об одном – поскорее попасть домой или хотя бы выйти на тропу, – другими словами, я мечтал оказаться в знакомом и безопасном месте. Примерно те же чувства, полагаю, испытывал и Хаксли, и большинство других людей. Мы не знаем, что чувствовали эдиакарские организмы и чувствовали ли они вообще хоть что-нибудь. Но здесь, на камнях, они оставили нам небольшую подсказку. В конце концов – или, точнее, в самом начале, – первые животные собрались с силами и поползли, потому что они просто очень хотели вернуться домой.
Я вернулся с Ньюфаундленда с кучей новых вопросов. Не знаю почему, но мысли об окаменелых следах Мистейкен – Поинта не выходили у меня из головы. Чем больше я думал об этих неразборчивых и загадочных каракулях на скалах, тем больше они поражали меня своей инертностью, причем вовсе не потому, что оставлены они были животными, вымершими около полумиллиарда лет назад. В настоящей тропинке есть неуловимая легкость, гибкость, податливость, которых так не хватает увиденным мною следам.
Только позже, изучая невидимые муравьиные дорожки, – а эти насекомые, возможно, являются лучшими в мире строителями троп, – я наконец-то понял, в чем дело: строго говоря, эдиакарские животные оставили после себя не тропинки, а следы. Магическая на первый взгляд эффективность муравьиных тропинок объясняется очень просто: маршрут, проложенный одним муравьем, незаметно развивается и улучшается муравьями, бегущими вслед за ним. У нас нет никаких оснований полагать, что эдиакарские организмы ходили, а вернее – ползали, друг за другом. Их следы были попросту никому не нужны, даже им самим.
Значения слов, которыми мы привыкли называть места для прохода и проезда – тропы, тропинки, тропки, треки, маршруты, пути, трассы, дороги, дорожки, – со временем переплелись и перемешались. Я виноват в создавшейся путанице не меньше остальных носителей языка – отчасти потому, что значения этих слов пересекаются ровно также, как в реальной жизни пересекаются пути-дорожки. Для лучшего понимания того, что из себя представляют именно тропинки, нам следует разобраться со всеми понятиями и по возможности разделить их. Скажем, коннотации таких слов, как тропинка и дорожка, пусть и незначительно, но отличаются: если «дорожки» благоустроены и ухожены – другими словами, укрощены человеком, то «тропинки», напротив, возникают сами по себе и потом живут своей жизнью. Редакторы Оксфордского словаря английского языка довольно пренебрежительно называют тропинку «грубой примитивной дорожкой» и отмечают, что тропинки появляются самопроизвольно и найти их можно только в необжитой местности; фраза «прогулка по садовым тропинкам» на английском языке звучит очень странно. Но почему?