Бедняга вопросительно посмотрел на меня. Хоть я не до конца понял, что он имеет в виду, уверенно кивнул головой. Что я ещё мог сделать? Я даже не сказал ничего, так как не находил в себе сил. Я с трудом держал себя в руках, наблюдая за последними мгновениями молодого парня, пожертвовавшего жизнью, защищая анирана.
— Отойдите все. Отойди, Иберик, — строго приказал помрачневший сотник и обнажил собственный меч. Эту работу он всё равно не доверил бы никому другому.
Левентир закрыл глаза, а в следующую секунду меч прекратил его страдания. На это я смотреть не стал. Инстинктивно отвернулся, мысленно упрекая себя, что и эта жизнь на моей совести.
И тут же встретился со взглядом Вилибальда. Он был без сознания, когда его выволокли из кареты и бегло осмотрели рану. Остановили кровь и перемотали. И только сейчас он пришёл в себя.
— Сын! — это заметил и Каталам. Он кинулся к нему вместе с младшим сыном. Они осторожно принялись осматривать рану и позвали Бертрама. Тот с одним из своих воинов, который, по его словам, умел зашивать раны, склонились над Вилибальдом.
Я переборол себя и тоже присел рядом.
Повязка на боку Вилибальда уже пропиталась кровью. Выходное отверстие кое-как обработали, соорудили тампон и плотно закрыли. Вилибальд сжимал зубы, но не стонал и не рыдал. Стойко переносил боль, но было видно, что он держится из последних сил.
— Умрёт до восхода, — равнодушно сообщил лекарь-гессер, осмотрев раны. Затем по очереди посмотрел на Бертрама, Каталама и меня. — Не спасти. Рана сквозная.
Он и Бертрам ушли. Они быстро потеряли интерес к умирающему.
Я же остался. Мне стало нереально хреново, когда я увидел мрачную физиономию Иберика и слёзы на глазах многоопытного сотника. Чувство вины опять ударило кулаком под дых. Я не испытывал тех же чувств, что испытывали брат и отец. Но их боль передалась и мне. Боль настолько сильная, что мне показалось, что я начал задыхаться. Что мне не хватает воздуха. Такой мощный взрыв эмпатии по сути к чужому человеку был мне чужд.
Понимая, что я ничего не могу сделать, я оставил родственников наедине друг с другом под слова Иберика: «Ему надо вдохнуть дыма, чтобы облегчить страдания. Я разведу костёр». Остался наедине с собой и вновь осмотрел поле боя. Теперь оно не вызывало у меня воодушевления. Я ненавидел себя за то, что пришлось убивать. Ненавидел тех, кто заставил меня убивать. Но самую сильную ненависть я испытывал к тем, кто стал причиной стольких смертей — церковь.
Наверное, на какое-то время я выпал из реальности. Я не помню даже, как таскали хворост, как разводили костёр и как подносили к носу бедолаги Вильбальда тлеющие листья. Я настолько глубоко погрузился в самого себя, что очнулся только тогда, когда раздался громкий крик, сообщавший об очередной неожиданности.