Но на этот раз организм смилостивился, и уснул я как бревно. Кажется, я только закрыл глаза, и вот уже Витек трясет меня за плечо и тихонько бормочет над ухом:
— Лебовский, просыпайся! Завтрак проспим же…
В общем-то можно было и не просить никого показать мне Владимира Гаевича Ларошева по прозвищу «Бабка-Ёжка». Без всяких дополнительный поясений я понял, кто это.
Он сидел за столом возле окна, завернутый с ног до головы в клетчатое шерстяное одеяло, на голове оно смотрелось действительно как бабкин платок. Ссутилившийся, с помятым лицом, он раскачивался вперед-назад и грустно смотрел на свою уже пустую тарелку. Лицо его было очень породистым, оно явно совсем недавно было чуть ли не эталоном красоты. Но сейчас уголки губ были опущены, лоб прорезан глубокими морщинами, кожа посерела, под глазами — темные тени. Если не приглядываться, то можно было подумать, что ему уже за шестьдесят. Вот только вряд ли ему сильно больше тридцати пяти. Декан? Хм, странно…
— Владимир Гаевич? — я остановился рядом с его столом, отогнул полу пиджака и продемонстрировал горлышко фирменной бутылки шустовского коньяка. Синклер, когда мне ночью ее вручил, заговорческим шепотом сообщил мне, что он настоящий, контрабанда из империи. Я глубокой значимости этого жеста не оценил, но вроде как настоящие поклонники коньяка, к каковым по словам Бориса и Синклера однозначно относился Бабка-Ёжка, были бы просто убиты наповал одним только видом этой бутылки и плещущейся внутри нее янтарной жидкости.
— Вы кто? — недружелюбный взгляд Ларошев сфокусировался на мне. — Что вам нужно?
— Я Лебовский, — ответил я. — Богдан Лебовский. Можно я сяду?
— Ты работаешь на Охранку? — взгляд Ларошева стал еще более подозрительным.
— Ни за что! — сказал я, отодвигая стул и присаживаясь напротив него. — Эти мясники устроили за мной настоящую охоту в Новониколаевске. Еле ушел. Столько людей невинных пострадало…
— Лебовский? — переспросил он.
— Да, Богдан Лебовский, — подтвердил я. — Я ехал в Томск, чтобы поступить на исторический факультет, представляете? А когда приехал, то узнал, что случилось… Теперь чтобы остаться здесь, я вынужден выбирать другую специальность. Потому что, видите ли, историю сочли бесполезной. Всем нужны инженеры и бюрократы. А историки не нужны.
Речь я сочинил прямо на ходу. Просто глядя на то, как подвижное лицо Ларошева быстро меняется с каждым моим словом. Его потускневшие глаза с застарелой тоской, залитой бесконечным количеством алкоголя, ожили и засветились болезненным энтузиазмом. Я снова показал ему бутылку, он понимающе кивнул, и мы синхронно поднялись со своих стульев. По правилам университета, пить в столовой алкоголь категорически запрещалось.