— Так он что, доппельгангера моего ищет? — спросил я.
— Ишь ты, слова-то мы какие ученые знаем! — бабка засмеялась. — Нет, миленок, тень твоя ему без надобности, ему живая плоть нужна. Настоящая, с кровью горячей, а не пылью могильной. И непростой кровью-то, ох непростой… Корона будто там мне привиделась, — она снова пристально посмотрела на меня. — А тебе бы поостеречься брата неназванного своего. Настанет день, когда свет станет тесен для вас двоих.
— Что еще за брат такой? — спросил я.
— Тот самый, на чье место ты метишь, милый, — бабка отпустила мою руку и отвернулась. — Все ты понимаешь, не прикидывайся. И встреча ваша случится, дай только срок. Записано это не чернилами да не в книге.
— Так я вроде как ни на чье место не метил… — пробормотал я.
— Ну, метил — не метил, а занял, — старуха развела руками. — Судьба такая. Можешь сесть на жопку да руки сложить, а можешь угрем извиваться.
— А с доппельгангером мне что делать? — наудачу спросил я.
— Так известно что, — сказала бабка и усмехнулась. — Только не скажу. Оплачено за один сеанс, а это другой. Сам приходи, один, без этих вот двоих, бабника циничного да алкаша беспутного. Тогда может и скажу.
Я оглянулся на Кащеева. Вид у того был хмурый. На меня он не смотрел. Ларошев же, напротив, оживился. Глаза блестят, за голову больше не хватается.
— Коли больше ничего не надобно, проваливайте, у меня и без вас дел полно, — бабка демонстративно уселась обратно на табуретку и принялась выбивать трубку об подошву своих стоптанных кирзачей. Кащеев мотнул головой в сторону машины.
Машина вырулила из переулка, где стоял дом Забавы Ильиничны, а я крутил головой, запоминая дорогу.
— Я бы не рассчитывал, что она чем-то тебе поможет, — сказал Кащеев. — Что-то она умеет, что-то знает, но все больше про то, как пыль в глаза пустить. Настоящей магии в ней нет, ни один заубер-детектор не обнаружил. Так что…
— Что-то ваша настоящая магия оказалась ни на что не способной против того призрака, — язвительно проговорил Ларошев.
— Хотя решать тебе, Лебовский, — Кащеев сделал вид, что не услышал замечания Ларошева.
Я кивнул и посмотрел на проплывающие мимо городские улицы. Долбаный старик. Долбаный доппельгангер. И как мне теперь снова завести разговор с Ларошевым про архив?
Но мне повезло. Когда мы снова оказались во дворе университета, Кащеев практически сразу же посмотрел на часы, пробурчал что-то про срочные дела и торопливо ушел в сторону общежития. Я повернулся к Ларошеву, но рот открыть не успел.
— Значит, другой это Федор Кузьмич, как же, — сказал Ларошев, потирая ладони. — Ты понял, что сказала нам эта бабка?