Он хочет сказать, это кардинал, это он научил меня всему, но Шапюи не дает вставить слово.
– Подходя к запертой двери, кардинал поначалу пытался улестить ее: о, прекрасная отзывчивая дверца! – затем действовал хитростью. Вы такой же, ничем не лучше. – Посол наливает себе герцогского вина. – Только в конце вы просто вышибаете дверь плечом.
Вино из тех настоящих благородных вин, в которых Брэндон знает толк. Шапюи смакует вино и жалуется, не понимаю, ничего-то я не понимаю в этой непросвещенной стране. Кранмер теперь папа? Или Генрих? Или, может быть, вы? Мои люди, толкавшиеся сегодня в городе, говорят, мало кто приветствовал любовницу, почти все призывали Божье благословение на Екатерину, законную королеву.
Вот как? Не ведаю, о каком городе речь.
Шапюи фыркает: и впрямь не поймешь, вокруг короля одни французы, и она, Болейн, наполовину француженка, полностью на их содержании, все ее семейство в кармане у Франциска. Но вы, Томас, надеюсь, вы им не служите?
Что вы, дорогой друг, ни в коей мере.
Шапюи плачет; благородное вино развязало послу язык.
– Я подвел моего господина императора, подвел Екатерину.
– Не печальтесь, – успокаивает он посла.
Завтра будет новая битва, новый мир.
На рассвете он в аббатстве. Начало в шесть. Генрих будет наблюдать за церемонией из зарешеченной ложи. Когда он просовывает голову внутрь, король уже нетерпеливо ерзает на бархатной подушке, а коленопреклоненный слуга подает завтрак.
– Со мной завтракает французский посол, – говорит Генрих, и на обратном пути он встречает этого господина.
– Говорят, с вас написали портрет, мэтр Кремюэль. С меня тоже. Вы его видели?
– Нет еще. Ганс слишком занят.
Даже в такое прекрасное утро, в помещении под ребристыми сводами, посол умудрился посинеть от холода.
– Что ж, – обращается он к де Дентвилю, – эта коронация – признание того, что наши народы достигли совершенного согласия. Как углубить эту близость? Что скажете, мсье?
Посол кланяется:
– Самое трудное позади?
– Мы должны сохранить полезные связи, если нашим правителям пристанет охота снова разбраниться.
– Встреча в Кале?
– Через год.
– Не раньше?
– Ни к чему без крайней нужды подвергать моего короля опасностям морского путешествия.
– Нужно это обсудить, Кремюэль.
Плоской ладонью посол хлопает его по груди, над сердцем.
В девять процессия готова выступить. Анна в мантии алого бархата с отделкой из горностая. Ей нужно пройти семьсот ярдов по синей ткани, протянутой к алтарю, на лице – отрешенность. Вдовствующая герцогиня Норфолкская держит шлейф, епископ Винчестерский и епископ Лондонский с обеих сторон вцепились в подол длинной мантии. И Гардинер, и Стоксли выступают со стороны короля на суде о разводе, но, если судить по их виду, оба не прочь оказаться подальше от виновницы процесса. На высоком лбу Анны блестит пот, а поджатые губы, к тому времени когда она доходит до алтаря, кажется, и вовсе втягиваются внутрь. Кем установлено, что края мантии должны поддерживать епископы? Правило записано в фолиантах столь древних, что разрушить их может простое прикосновение, не говоря уж о дыхании. Лайл помнит их наизусть. Пожалуй, стоит снять копии и напечатать, думает он.