– Когда мы увидим портрет моего хозяина? Вы давно над ним трудитесь, Ганс, пора и честь знать. Мы сгораем от нетерпения, хотим увидеть, каким вы его нарисовали.
– Он все еще пишет французских послов, – говорит Кратцер. – Де Дентвиль хочет забрать картину с собой, когда его отзовут…
За столом смешки: французский посол без конца упаковывает и распаковывает вещи, ибо Франциск всякий раз велит ему оставаться на месте.
– В любом случае, я надеюсь, он заберет его не сразу, – говорит Ганс, – я хотел выставить портрет, с прицелом на будущие заказы. Хочу, чтобы портрет увидел король, я думаю написать его, как по-вашему, это можно устроить?
– Я ему передам, – говорит он просто. – Найду подходящее время.
Он оглядывает стол, наблюдает, как Воэн лучится от гордости, словно Юпитер на расписном потолке.
Гости встают из-за стола, лакомятся засахаренным имбирем и фруктами, Кратцер делает несколько набросков. Астроном рисует солнце и планеты, вращающиеся на своих орбитах в соответствии со схемой отца Коперника. Показывает, как мир вертится на оси; никто из гостей не спорит. Ногами вы ощущаете рывки и тяжесть, горы со стоном отрываются от подножий, океаны с шумом накатывают на берег, головокружительные вершины Альп движутся, рябь пронизывает рвущееся на свободу сердце немецких лесов. Мир уже не тот, каким был в его с Воэном юности, не тот, что при кардинале.
Гости расходятся, когда появляется Алиса в плаще. Ее сопровождает Томас Ротерхем – один из его подопечных.
– Не волнуйтесь, сэр, с сестрой Элизабет сидит Джо, а мимо Джо муха не пролетит.
Вот как? Девчонка, вечно глотавшая слезы над кривыми стежками? Маленькая неряха, любившая побарахтаться под столом с мокрой собакой и подразнить на улице лоточника?
– У вас есть время со мной поговорить? – спрашивает Алиса.
Конечно, отвечает он, берет Алису за руку, сжимает ладонь; к его удивлению, Томас Ротерхем бледнеет и выскальзывает из комнаты.
В кабинете Алиса зевает.
– Простите, но приглядывать за ней – тяжкий труд, да и время так тянется. – Заправляет под чепец выбившуюся прядь. – Она скоро сломается. Это перед вами она храбрится, а по ночам рыдает, понимает, что мошенница. Но даже когда плачет, хочет знать, какое впечатление производит, подглядывает из-под век.
– Я хочу скорее с этим покончить, – говорит он. – Вдобавок ко всем беспокойствам, которые она причинила, нам – а трое или четверо из нас ученые богословы и правоведы – надоело выступать в этом балагане, каждый день сражаясь с какой-то соплячкой.
– Почему вы не схватили ее раньше?
– Не хотел, чтобы она прикрыла свою лавочку. Было любопытно увидеть, кто прибежит на ее свист. Леди Эксетер, епископ Фишер, монахи, два десятка безрассудных священников, имена которых я знаю, и сотни, которых пока не знаю.