– Я вас никогда не оставлю! – Дик обнимает хозяина; руки, сжатые в кулаки, вжимаются в его спину. Шмыгает носом. – Думаю, ливрея мне пойдет. Во сколько выступаем?
Раннее утро. Он вместе с помощниками в Вестминстер-холле – вдруг в последний миг возникнут непредвиденные затруднения? Зал наполняется судейскими, и, когда вводят Мора, все потрясены. Пребывание в Тауэре еще никого не красило, это верно, однако перемена в Море особенно разительна: исхудавший, с всклокоченной седой бородой, он в свои пятьдесят семь выглядит семидесятилетним старцем.
Одли шепчет:
– Можно подумать, его там держали впроголодь.
– А еще говорит, будто я ничего не упускаю.
– Что ж, моя совесть чиста, – беспечно говорит Одли. – Он ни в чем не терпел нужды.
Джон Парнелл ему кивает. Ричард Рич, одновременно член суда и свидетель, улыбается. Одли приказывает, чтобы обвиняемому принесли стул, но Мор садится на самый краешек: напружиненный, готовый к схватке.
Он оборачивается – ведет ли кто-нибудь из его клерков записи.
Слова, слова, просто слова.
Он думает: я помнил вас, Томас Мор, а вы меня – нет. Вы даже не заметили, как я подкрался.
Июль 1535 г.
В день казни Мора дождь к вечеру перестает, и он гуляет по саду с Рейфом и Ричардом. В просветы облаков выглядывает бледное пятно солнца. Прибитые дождем цветы не пахнут, резкий ветер треплет одежду, задувает за шиворот, потом, круто развернувшись, хлещет по щекам.
Рейф говорит, чувствуешь себя, как в море. Они идут по бокам от него, близко, словно для защиты от пиратов, китов и русалок.
Со времени суда прошло пять насыщенных дней, однако они невольно вспоминают подробности, обмениваются засевшими в памяти впечатлениями: генеральный прокурор что-то спешно дописывает в обвинительном акте, Мор ухмыляется, когда какой-то клерк допускает ошибку в латыни, холодные гладкие лица Болейнов, отца и сына, на скамье судей. Мор ни разу не повысил голос: сидел на стуле, принесенном по указанию Одли, внимательно слушал, склонив голову набок, теребил рукав.
Поэтому все отчетливо видели, как удивился Рич, когда Мор на него обрушился; Рич даже отступил на шаг и взялся за стол.
– Я давно знаю вас, Рич, неужто я стал бы с вами откровенничать? – Мор вскочил, в его голосе слышалось ядовитое презрение. – Я знаю вас с юности – картежника, игрока в кости, почитаемого ни за что даже в собственном доме…
– Клянусь святым Юлианом! – воскликнул судья Фицджеймс (он всегда так божился). Потом добавил тихо, обращаясь к нему, Кромвелю: – Не понимаю, что он надеется этим выиграть.
Присяжным вспышка Мора не понравилась; никогда не знаешь, что понравится присяжным. Человеку предъявили собственные слова, решили они, вот он и вскипел. Конечно, они знали репутацию Рича, но разве пьянство, драки и азартные игры не естественнее для молодого человека, чем посты, четки и самобичевание? Тираду Мора резко оборвал Норфолк: