Серый цвет словно говорил ему: скоро мы расстанемся, ты и я.
Увидев это, Максимилиан повернул назад, у двери подняв руку в робком взрослом жесте солидарности. За дверью стоял врач, перекинув сюртук через руку в ожидании того, кто примет у него одежду.
– Вызови вы меня на несколько часов раньше… – заметил он, ни к кому не обращаясь.
Кресло, где сидел Франсуа, опустело. Кажется, в доме его уже не было.
Прибыл священник.
– Если головка покажется, – сказал он, – я его окрещу.
– Если бы головка показалась, мы бы горя не знали, – ответил врач.
– Или любая конечность, – продолжил священник с надеждой. – Церковь этого не запрещает.
Элали вернулась в комнату роженицы. Когда она открыла дверь, жар хлынул наружу.
– Ей это не повредит? Здесь нечем дышать.
– Холод губителен, – заявил врач, – а впрочем…
– Тогда соборование, – предложил священник. – Надеюсь, здесь найдется подходящий стол.
Священник вытащил белое алтарное покрывало и свечи. Переносная милость Божья прямо у вашего очага.
Врач обернулся.
– Уведите ребенка, – велел он.
Элали подняла его на руки: дитя любви. Когда она несла Максимилиана вниз, ткань ее платья со скрипом терлась о его щеку.
Тетя выстроила их у двери.
– Перчатки, – сказала она. – И шляпы.
– Там тепло, – возразил он. – Нам не нужны перчатки.
– И тем не менее, – не уступала Элали, а ее лицо дергалось.
Заплаканная няня протиснулась мимо них, младенец Огюстен свисал у нее с плеча, словно мешок.
– Пятерых за шесть лет, – сказала она, обращаясь к Элали. – А чего вы хотели? Ее везение иссякло.
Они отправились к дедушке Карро. Позже пришла тетя Элали и сказала, что они должны молиться за братика.
– Крестили? – одними губами спросила бабушка Карро.
Тетя Элали помотала головой и многозначительно скосила глаза на детей.
– Родился мертвым, – ответила она тоже одними губами.
Он вздрогнул. Тетя Элали наклонилась его поцеловать.
– Когда мне можно домой? – спросил он.
– Ты несколько дней поживешь у бабушки, пока твоя мама не поправится.
Однако он помнил серый цвет вокруг ее губ. Он понял, что сказали ему эти губы: скоро я буду лежать в гробу, скоро меня похоронят.
Он гадал, зачем взрослые лгут.
Он считал дни. Тетя Элали и тетя Генриетта часто его навещали. Удивлялись, почему он не спрашивает, как маменькино здоровье? Тетя Генриетта сказала бабушке:
– Максимилиан не спрашивает про мать.
– Черствый мелкий негодник, – ответила та.
Он считал дни, а они все не решались сказать ему правду. Это случилось после девятого дня, во время завтрака. Дети запивали хлеб молоком, когда вошла бабушка.
– Вы должны быть храбрыми, – сказала она. – Ваша матушка ушла к Иисусу.