— Если бы ты могла! — воскликнул Рейн так, словно ему вдруг легче стало дышать. — Если бы ты отступилась от него. Я даже вот что тебе скажу: делай как знаешь, выбирай кого хочешь, только не его. Мы со старым Юри жили до сих пор бок о бок точно чужие, теперь, когда смерть не за горами, этого уже не изменишь. Поверь, дочка, легче умереть, чем изменить это. И еще вот что: как-то мы заезжали к Юри, — ты тоже тогда была с нами, — просить, чтобы он продал нам Катку, а теперь получается, что мы свою усадьбу Катку отдаем. Кажется, все бы перенес, только не это.
— Папа, ты не так на все это смотришь, — ответила Анна. — Можно иначе взглянуть. Можно взглянуть так: мы хотели купить Катку, хотели слить его с Кырбоя, но не смогли, потому что хозяин Катку не продал нам свой хутор, да никогда и не продаст. А теперь допустим, что единственный сын и наследник Катку станет хозяином Кырбоя и поселится здесь; не вернется же он обратно в Катку, если когда-нибудь унаследует отцовский хутор, он и после этого останется тут и присоединит Катку к Кырбоя, а не Кырбоя к Катку. Ведь так проще, естественнее, потому что Кырбоя куда больше Катку, Катку — ничто в сравнении с Кырбоя.
Рейн волей-неволей должен был согласиться с дочерью, однако сказал:
— Ну и пусть, а все-таки я не хочу, чтобы Виллу стал моим зятем. После всей этой пальбы в нашем лесу, истории с самогоном и всего прочего он мне опротивел.
— Хорошо, папа, — сказала Анна, — тогда я уйду из Кырбоя.
Это прямо-таки огорошило Рейна, ведь он не думал, что дело настолько серьезно. Рейн считал, что Анна только мечтает сделать каткуского Виллу хозяином Кырбоя, но никак не предполагал, что свое пребывание в Кырбоя дочь связывает с осуществлением этой мечты. Поэтому Рейн сказал:
— Нет, нет, ты меня не поняла. Коли так обстоят дела, поступай как хочешь, я вмешиваться не стану. И от своих слов не отступлюсь: ты сама выберешь хозяина в Кырбоя. Я и Мадли сказал: мол, не понравится нам в кырбояском доме, мы переселимся в хибарку, будем там свой век доживать.
Слова отца, особенно его упоминание о хибарке, так растрогали дочь, что она, если бы только была в силах, с великой радостью уступила бы ему: перестала бы думать о каткуском Виллу как о хозяине Кырбоя. Но Анна не в силах была отказаться от этой мысли; и хотя растрогалась, ничего не сказала отцу; она стояла перед ним, слегка отвернувшись, и молча смотрела куда-то, словно ничто в ней не дрогнуло.
Отец тоже молчал — чего добьешься словами, если на дочь не действуют даже поступки Виллу. Не стоит зря слова тратить, иначе, чего доброго, дело кончится тем, что, если каткуский Виллу не сделается хозяином Кырбоя, кырбояская барышня станет хозяйкой Катку; вот что может случиться, если слишком много будешь языком болтать. Так думает Рейн, и этого он боится больше всего на свете. Он со всем готов примириться, только не с тем, чтобы его образованная дочь стала хозяйничать в Катку, бегать то в амбар, то в хлев, то даже в погреб, который больше и лучше всех других погребов и скорее подходит для Кырбоя, нежели для Катку.