"…Се́рдца не придашь сердцам,
Когда оно от сердца не исходит".
Мы продолжаем уклоняться от визитов, которые выводят нас из колеи, возбуждают детей и мешают мне с ними заниматься в воскресенья.
Степан и даже Борис иногда стоят в очереди на базаре. Степан собирается, выучив, прочесть на могиле "По небу полуночи…"; при этом вспоминает, что "мама везде слышит, но на могиле особенно". Я сделал то же наблюдение – общение с умершим на его могиле, если не более интенсивно, чем порой в любом месте, то, во всяком случае, имеет особый характер.
Из воспоминаний Зоэ Ольденбург
Я встретила Карскую снова спустя год, пораженную отчаянием после разгрома. У той же самой подруги, у которой была небольшая мастерская по росписи тканей. И я снова вижу ее, все такую же высокую и стройную, ее вьющиеся, немного растрепанные волосы, ее белое (дело было летом), смягченное веснушками лицо.
Нам предстояло работать вместе в этой самой мастерской – там, в просторной комнате, мы все, четыре или пять женщин, с утра до вечера, стоя, расписывали квадратные куски шелка (крепдешина, атласа, искусственного шелка и пр.), натянутые на подрамники.
Мы поверяли друг другу наши воспоминания молодости (впрочем, мы все еще были молоды), наши тайны. Философские или литературные споры, шутки и слухи, неизбежные воспоминания о довоенной еде (потому что мы были голодны) – все перемешивалось.
Зима 1940–1941 годов была трудной. Мы оборачивали ноги старыми газетами, а наши руки, целый день соприкасавшиеся с бензином, спиртом, и анилином, становились разноцветными и трескались от холода.
Она жила в Монруже. Ее квартира была настоящим фонарем – окна со всех сторон, и холод был такой, что у маленького Мишеля руки становились синими. Я вспоминаю, как однажды мы пытались заставить гореть полуобгоревшие брикеты, используя для растопки ее старые кисти. Но она продолжала писать. В то время – мой портрет, который и сейчас у меня, – образ молодой особы в черном, увенчанной довольно нелепой черной шляпкой с вуалью (была такая мода).
Степан Татищев – Ирине Коротковой (крестной матери)
13 января 1941
Милая тетя Ирина. Нам было очень весело у тебя. Мне грусно, что ты так далеко живешь от нас и что мы не можем быть друг у друга чаще в гостях. Спасибо тебе и дяде Александру за игрушки и за угочение. У нас было много детей на елку… Целуем тебя. Степан, и Борис, и тетя Бетя.
Приписка рукой Н. Татищева (более поздняя):13/1 1941, понедельник. В этот день в госпитале в Цюрихе умер Джойс, человек, сильно повлиявший на выбор имени Степану[242]