Дина хотела дать мне все; дала мне понимание, а я ее старался портить. Она тоже от меня стала заражаться сухостью, под конец притупила свою горячность, чуть замкнулась. Наши разговоры после первых двух лет стали вянуть, а когда появились дети, и совсем прекратились. Как будто человеческое я переложил на детей: я дал их тебе – вот тебе теплота, а мне не мешай читать отцов церкви и Рембо – и еще La Nuit Obscure. А Дина как будто пугалась: хорошо ли это мое чтение? Ведь это она сама мне дала эти книги – до нее я парил во второй части Фауста. Но она не говорила, что любовь не есть тема для чтения и писания, – до последнего лета своей жизни, когда за несколько недель до смерти вдруг стала пытаться тащить меня за уши из новых формул, которые я прочел и надстроил за восемь лет жизни около нее.
Итак, в чем же разница между мной до Дины и теперь. Я ведь никогда не думал и даже не говорил, что Евангелие – это самая ловкая книга, но я думал, что в этом мире, где царствует сексуальный огонь, не может возгореться другая любовь, кроме эгоистической. И потому, дабы сделать жизнь сносной, все условились притворяться, что Любовь все же прячется где-то на Земле, и даже – кто знает? – быть может и совсем недалеко за ней идти, она в сердце того, кто с вами сейчас разговаривает!
Об Евангелии я думал, что исполнить его нельзя на Земле, да не для того оно и написано, а надо приспособить его к жизни, что и сделала церковь, а лучшее в Евангелии – это последние страницы (после воскресения), где все встречаются уже вне Земли, в чудных сумерках астрального Израиля, где нет страстей, – там Евангелие впервые осуществимо.
Дина показала мне первая, что и в нашем мире бывает, хоть и очень редко, Любовь, которая сильнее сексуальных и прочих огней и не защищает от боли, наоборот.
* * *
В конце того же 31 года я прочел в Последних новостях одно стихотворение, перечел его несколько раз и запомнил наизусть.
Мальчик смотрит, белый пароходик
Уплывает вдаль по горизонту,
Несмотря на ясную погоду,
Раскрывая дыма черный зонтик…
и так далее…
Свободные вихри, ветер цыганский, щемящий, и еще какая-то совсем новая, неизвестно откуда задувшая астральная метель. Скоро удалось познакомиться с Поплавским. (Я искал тогда молодых людей для новой ложи "Гамаюн", но Поплавского так и не удалось туда ввести – нервный, огненный, оборванный поэт декадентских стихов, он оказался тем камнем, который отвергли строители, и это был единственный – из нескольких десятков – случай, что отказали моему кандидату).
Он познакомил меня с Диной, представив ее в качестве знатока карт Таро, и пригласил посетить организованное им религиозно-философское общество молодых. В назначенный вечер я покинул посредине нашу "агапу" (где еды иногда недоставало, но вина было всегда вдоволь) и, не слушая уговоров Мишки не ездить к детям, поехал на велосипеде под дождем из Auteuil в переулки Пантеона. Помню тот нехолодный январский дождь, не слишком яркие огни переулков и себя в непромокае.