Ф. И. О. Три тетради (Медведкова) - страница 15

6. В «Египетской марке» Мандельштама – сокровищнице образов и чувств, имеющих непосредственное отношение к нашей теме, – некий человек по имени Шапиро живет на Песках. «Я любил Шапиро за то, что ему был нужен мой отец. Пески, где он жил, были Сахарой… Я боялся, что на Песках поднимется смерч… Ночью, засыпая в кровати с ослабнувшей сеткой, при свете голубой финолинки, я не знал, что делать с Шапиро: подарить ли ему верблюда или коробку фиников, чтобы он не погиб на Песках…» Шапиро тоже вроде верблюжьего пастуха.

А тень Заратустры говорит Заратустре: «Вместе с тобой разучилась я вере в слова, в ценности и в великие имена. Когда бес меняет кожу, не отпадает ли тогда же и имя его? Ибо имя есть только кожа».

Вот это по-нашему!

7. «Что в имени тебе моем?»

А и верно, что? Бес и тот краше. Ни кожи, ни рожи. Ни имени толком. Пушкин! При чем тут «пушка»…

8. А только без веры в имена неуютно жить на свете. Как же жить без игрушек, в которые верить. Вот она уже, Тень Заратустры, и скисла, у-у-у, скуксилась, поскуливает: «Где дом мой? – говорит. – Дом ищу и искала и нигде не нашла». Ибо имя – кожа, но и дом – тоже. Нет имени, и дома не получишь. «О вечное везде, о вечное нигде, о вечное – напрасно!» А Заратустра ей говорит: «Ты, Тень, иди отдохни. У тебя сегодня был плохой день, ты не выспалась. А я побегу дальше один. А вечером у меня – танцы!»

Имени нет, дома нет, кожи и той нет, одни танцы у тебя на уме, верблюжий пастух! А жаль с тобой прощаться…

1. «Душа ведь женщина, ей нравятся безделки».

2. У Платона в «Кратиле» Сократ рассуждает о смысле имен. В первой части он спорит с Гермогеном, который утверждает, что имена не имеют смысла, что это договор, конвенция. Какое бы имя вещи ни давалось, оно подлинное по принципу данности, и если вместо этого дается потом той же вещи иное имя, то и это второе имя тоже подлинное. Но Сократ, соглашаясь поначалу с Гермогеном, задается затем таким вопросом: кто же дает эти имена, которые почему-то принимаются за «верные»? Кто они, эти изготовители имен? А кто бы они ни были, отвечает сам себе Сократ, тот факт, что данное ими имя принимается за чистую монету, то есть становится именем, свидетельствует о их авторитете, то есть они – законодатели. А раз так, то в данных ими именах не может не быть смысла. Значит он есть. А раз он есть, то его можно обнаружить. Дальше Сократ предполагает, что во всяком случае часть имен (может быть не все) были подобраны для вещей (наиболее важных) с наибольшим тщанием по принципу сходства; может быть даже эти имена давались некоей высшей инстанцией, скорее всего превосходящей разумом человека. Эти древние имена (скорее всего, целые фразы о подлинном смысле вещей) со временем были искажены: в них исчезали одни и появлялись другие буквы, поэтому теперь в них этот смысл лишь мерцает и просвечивает, и его приходится угадывать. Вот пример. Душу так назвали (психе), потому что она оживляет тело дыханием и освежает его (анапсихон). Но это лишь поверхностное чтение. Если продолжать вслушиваться, то окажется, что душа находится в прямом родстве со словом природа (физис), поскольку является принципом, оживляющим всю природу. Такие имена – когда удается в них докопаться до смысла – подлинные; а докапываются часто поэты, Гомер с Гесиодом. Помимо серьезного смысла, там может быть и чистое удовольствие, ибо боги любят пошутить и подурачиться. Это чистое удовольствие от слов, говорит Сократ, не менее божественно, чем смысл; да и сам Сократ (Платон) ох как любит поиграть словами. «Во имя богов, оставим имена богов в покое…» Но куда там! Тут-то и возникает имя бога Пана, сына Гермеса. Как это случается в диалогах Платона, упоминание бога приходится на середину текста; оно разделяет два прямо противоположных взгляда (так в «Федре» речь «в капюшоне» от речи подлинной отделяется молитвой Эросу). Пан соединяет в себе две природы, высшую и низшую, и этим своим двуединством являет параллель речи, которая выражает «всё» (пан) и постоянно все приводит в движение и перемешивает, горнее с дольним, верное с фальшью. Ибо сам бог Пан сверху правдивый, гладкий и божественный, а снизу лживый, грязный и похож на козла. После чего, в разговоре с Кратилом, который в отличие от Гермогена верит в истинность имен, Сократ развенчивает имя: если бы имена были правдивыми (а ведь имена – это образы), они бы были двойниками вещей, и тогда никто не смог бы отличить вещь от имени. Вот Гермогена, например, назвали же чадом Гермеса. А зачем? Сам Сократ хотел бы походить на Пана, к нему обращался в молитве (последние строки «Федра»), прося дать ему внутреннюю красоту, а внешняя пусть насколько возможно свидетельствует о внутренней.