«Бесцветный культ предков»… предки, выцветшие бабочки; предки белесые, прозрачные, сухие и ломкие, как все, что высыхает. Что может быть тоскливее, чем эта хрупкость? Только мертвое. Выцветшее и мертвое почти одно и то же. Мертвый культ предков. Мертвый культ мертвых. Идеи, выношенные иудеями, стали общим местом, растворились в мире. Вот почему у них не осталось ничего «своего». Их свое стало всеобщим, и теперь в «чужом», в не своем («у меня один язык, но он не мой»), они находят все то же самое – свое (но уже как чужое). В конце концов случилось так, что у этих идей больше нет родителей, нет происхождения. Да и зачем идее происхождение? Она потому и идея, что не частная (собственность), а общая. Благодаря этому общему воздуху мы и можем общаться (дышать).
До этого места у Левинаса все идет логично, но вот, вдруг, прыжок в сторону (как говорит Деррида, соскальзывание). Иудаизм, как живая реальность, выражался не только и не столько в идеях, сколько в своем бытии (экзистенции). А в чем бытие (экзистенция) ассимиляции? Идет ли речь лишь о желании слиться, которое может быть не только мирским, но и духовным, подготовленным всем процессом развития иудейской мистики (как это показал Гершом Шолем)?
Вот как Левинас отвечает на этот вопрос. В каком именно мире происходит ассимиляция? В христианском. Что в этом мире самое главное? Самое главное в этом мире – его двойственность, то есть его одновременно бытовая свобода и постоянное присутствие духовного в жизни. И эта двойственность явлена как диалектическая сущность мира. Она проистекает не из двусмысленности, не из недостаточности христианской религии. Духовное и светское тут встречаются в форме повседневности. А последняя имеет дело с «настоящим». В чем смысл настоящего? В том, что мы можем действовать и в отношении себя, и в отношении других, как будто мы все безотцовщины (de père inconnu).
(Тут интересно напомнить, что в Прилуках меня обозвали жидовкой в качестве дочери моего отца, в ответ на что поступило предложение обозвать обидчицу безотцовщиной.)
Благодаря этому своему сиротству человек «без корней» живет «непосредственно» (по-французски Левинас употребляет слово immédiatement, которое значит и «непосредственно», и «незамедлительно»). И в результате отношение такого лица с бытием (на уровне повседневной жизни) выражается в активном действии.
(Добавим от себя – любовь: «Одно лишь только имя враг мне, но не ты…» Это великое безымянное «ты» любви, в настоящем времени и в действии, от которого отвлекают «корни», замедляя и утяжеляя любящих. Безымянное «ты» любви – антитеза безымянности солдата из общей могилы; живая безымянность, с жизнью на «ты», противоположная мертвой – антидот смерти.)