Когда прошел шок от посещения матери, сестры отправились прямо в больницу. Трёндур как будто не мог поверить собственным глазам, увидев, кто склонился над его больничной кроватью. Неужели обе дочери? Моника не стала придавать этому слишком большого значения. Она взяла отца за руку, передала привет от внуков из Абердина и сказала, что они хотели бы попутешествовать по Фарерам. Но сейчас ни муж, ни дети не смогли сюда прибыть. Супруг очень занят на работе, а дети – в школе. Кроме того, перелеты стоят дорого, а похороны со всем, что случилось в эти дни, – слишком грустный повод, чтобы ради этого ехать на Фареры. Так что, может быть, следующим летом.
Трёндур слушал и пытался что-то сказать. Но ему не удавалось выдавить из себя ни слова. По его щекам катились слезы. Он был взволнован и опечален. Трёндур страдал расстройством речи, или афазией, как сказала медсестра. Правая сторона тела была парализована, хотя с посторонней помощью он мог вставать. Однако бо́льшую часть времени он лежал в кровати – такая была плохая связь между мозгом и ногами. Возможно, состояние Трёндура позже улучшится. Он уже начал занятия с физиотерапевтом, а во второй половине дня его посетил логопед. Но еще рано судить о том, насколько долгосрочный урон здоровью нанес апоплексический удар.
Моника смотрела на этого человека. Ему было пятьдесят с небольшим, когда она отвернулась от семьи и уехала из страны. Тогда отец был сильным и строгим. А сейчас он лежал в постели больной и беспомощный. Совершенно безобидный и безвредный. У Моники, вообще-то, не было никакого сочувствия к отцу. Она всегда помнила его примитивным и грубым. Трёндур сёк детей и избивал мать. Все эти годы он держал семью в ежовых рукавицах. Могло пройти несколько дней и даже недель, когда в доме никто не разговаривал. Все были как на иголках, только чтобы не разбудить в нем злого медведя. Нередко в гости заходил брат отца Бьярнхардур. У того был совершенно другой характер. Он не боялся старшего брата. Казалось, дядя всегда умел поставить их отца на место и знал, как его контролировать. У Бьярнхардура имелась необходимая наглость и уверенность в себе. Он был грубоват и не знал чувства меры. Казалось, будто Бьярнхардур мог делать у них дома все, что ему вздумается. Он шутил и высмеивал отца, улыбаясь в то же время матери и детям. Первые детские годы Моника помнила дядю как приятного и доброго человека, но потом он начал слишком близко липнуть к детям. То, что когда-то казалось безвредным и непосредственным, стало чужой и запретной зоной в их небольшом доме, не ведающем покоя. Большие загребущие руки Бьярнхардура и его сверлящие глаза не знали стыда. Он не признавал никаких рамок приличия, в особенности когда был слегка или очень пьяным, и его интерес к их семье все больше и больше переходил в непристойное поведение и сексуальные домогательства. Бьярнхардур даже не стеснялся приставать к маме, когда вся семья находилась дома.