Огюст Ренуар (Ренуар) - страница 180
Слушая этот рассказ, отец посматривал на маслины. В Колеттах растут одни из самых красивых деревьев в мире. Пятьсот лет жизни, бури и засухи, грозы, заморозки, периоды ухода и заброшенности придали им самые неожиданные формы. Стволы у некоторых маслин напоминают языческие божества. Сучья закручиваются, переплетаются, создавая узор, который не снился самому дерзновенному декоратору. Эти большие, на редкость величественные деревья росли вольно и гордо возносились к небу. Их серебристая листва дает нежную тень. Между нею и светом нет резкого контраста. Они были посажены Франциском I, которому надо было занять своих солдат в период между войнами с Карлом V. Наш друг Бениньи, интересовавшийся местной стариной, рассказывал, что два или три дерева в Колеттах посажены даже до Франциска I и приближаются к тысячелетнему возрасту.
Отец поспешил забраться в коляску Баптистена. Для него была несносна мысль о превращении этих могучих стволов в кольца для салфеток с надписью: «Привет из Ниццы». Он не дал матери закончить партию в карты с Динаном и послал их тотчас к владелице Колетт мадам Арман. Это была милейшая женщина, которую наравне со многими захлестывали требования современной жизни. Ей было приятно, что Колетты перейдут в руки нашей семьи. «Ренуаров, по крайней мере, мы знаем». Так произошла покупка Колетт Ренуаром.
В общем, его это не слишком радовало. Конец оживлению вокруг почтовой конторы, сплетням соседок, приветствиям покупателей марок, приходам Динана, нет-нет да и заглядывавшего запросто, в домашних туфлях, конец той кипевшей вокруг жизни, аромат которой доступен был и ему и напоминал о том, что он также частица живого мира! Ренуар всегда потешался над знакомыми, которые хвастались уединенностью своего дома. «В нашей вилле восхитительно, объясняли они с восторгом, мы никого не видим: со всех сторон деревья, ни одного дома». Ренуар отвечал: «Почему бы не поселиться на кладбище? Впрочем, и там будут посетители». Он часто повторял слова Монтескье: «Человек — животное общественное!» В конце жизни отец несколько раз просил меня прочитать ему всю фразу: «…Если судить по общительности, то, мне кажется, что француз более человек, чем кто-либо другой, он человек по преимуществу; потому что он словно создан для общества».
Мать устроила так, что общительность Ренуара в Колеттах не пострадала. Построенный ею дом был достаточно просторен, чтобы к нам могли приезжать многочисленные друзья. Дом стоял напротив старой фермы, которую она оставила нетронутой. Возобновились субботние обеды с отварной говядиной, как это было в Замке Туманов, с той разницей, что Ривьеру, Воллару, Дюран-Рюэлям и новым друзьям вроде Мориса Ганья, детям исчезнувших друзей, таких как Мари и Пьер Лестринге, приходилось проводить пятнадцать часов в вагоне, а не просто взбираться пешком по склону Монмартра. Но более всего помогло моей матери сохранить вокруг Ренуара атмосферу деятельной, необходимой для него жизни то, что сама она осталась крестьянкой до мозга костей. Маслины окапывали, поливали, обрезали как раз настолько, сколько было нужно для их благополучия, но так, чтобы патрон не слишком жалел, что их чересчур обкарнали. Померанцы окуривались, были посажены сотни мандариновых деревьев, два виноградника. Выращивались овощи, был построен курятник, мать завела птицу. Для всех этих работ пришлось нанимать людей. Собирать померанцевый цвет приходили девушки. Повсюду сновал народ, раздавались смех и песни. Такое оживление стоило почты, и Ренуар был счастлив. Во время сбора маслин приходили те же девушки и длинными палками сбивали плоды на расстеленные брезенты. Когда набирался воз, мы отправлялись с Полем и Личу на маслобойню, которая находилась на берегу Беаля, ручья, отведенного из Кань. Это была очень старая водяная мельница, с огромными жерновами, высеченными вручную из местного камня. Она пряталась от солнца в тени густых тополей с серой листвой, которую особенно любил Ренуар. Там было прохладно, а от запаха давленых маслин першило в горле. Ждать приходилось долго. Оливковое масло подвергается ряду операций, прежде чем станет пригодным в пищу. Наконец мы могли наполнить им кувшины. Это первое масло отличается особым вкусом, и местные жители называют его «первачом». Оно соломенно-желтого цвета и очень прозрачно. Помню я и кувшин из биотской глины с глазурью на медном купоросе. Отец любил писать эти кувшины. В Колетты Личу вез нас быстро, словно понимал, как необходимо спешить. Отец ждал нас в столовой, возле пылающего камина. Мы проворно начинали поджаривать хлеб, поливали маслом горячие ломтики, посыпали солью, и Ренуар первым пробовал первое масло урожая. «Пища богов», — говорил он, пока мы в свою очередь уписывали душистый хлеб.