– «Ведьмин шар, около 1890». Можешь отдать его своей тете.
Кэти протянула руки и приняла шар. Он был полированный, имел медно-золотистый цвет и хранил в себе тепло. Расставаться с ним не хотелось. Он принадлежал ей, и это воспринималось как нечто естественное, правильное и неизбежное.
Держа шар на вытянутых руках, Кэти медленно повернула его. В изгибе отразилась комната, крохотная репродукция мира, дополненная крохотными Кэти и Максом.
– Ничего прекраснее не видела, – сказала Кэти. – Серьезно. Он изумителен.
Макс с любопытством посмотрел на нее.
– Уж не подумываешь ли ты украсть его?
– Не думаю, что Патрику Аллену будет его не хватать. – Кэти прижала шар к себе.
Макс поднял руки.
– Меня убеждать не нужно. Мне все равно.
– Вот и хорошо. – Кэти не смогла бы объяснить, почему, но она чувствовала – шар принадлежит ей.
Кто нашел, тот и хозяин. При мысли о том, что кто-то попытается отнять его у нее, она ощутила поднимающуюся внутри готовность отстаивать свое не только словом.
Гвен посмотрела на доктора, мысленно внушая ей сказать что-нибудь более обнадеживающее.
– Извините, но ничего больше мы сделать не можем. Если только вы не хотите обсудить такие методы лечения бесплодия, как ЭКО или…
– Нет, спасибо, – сказал Кэм. Все другие варианты обговаривались не раз и не два в течение нескольких последних месяцев. Гвен уже думала, что готова принять этот диагноз; их предупредили, что иногда другого варианта нет. В переводе с профессионального медицинского это означает: «жизнь бывает жестока». Тебе не говорят, почему твое тело предает тебя таким ужасным, непростительным образом и почему это происходит именно с тобой. Почему она не может забеременеть, когда по пути сюда они прошли мимо трех девчонок, везущих малышей в коляске, тянущих их за собой и только что не тычущих сигаретой в своих нежеланных, случайных новорожденных.
В горле застрял комок желчи. Нет, это не она. Она не может быть такой злой, такой завистливой. Но сейчас ее душила злость. Почему у них нет детей, когда другие заводят их с завидной легкостью? Почему?
– Мисс Харпер? Стакан воды? – Доктор смотрела на нее с профессиональной озабоченностью. Гвен поднялась. Прочь отсюда. Из этого кабинета. Из этого здания. На свежий воздух. Куда-нибудь, где можно выплеснуть отчаяние в крике и где тебя никто не услышит.
Опираясь на руку Кэма и едва держась на ногах, Гвен вышла из здания.
– Прогуляемся?
Она не ответила. Не смогла. Потому что не знала, чего хочет. Быть с Кэмом, но одной. Остаться на улице, но свернуться, подтянув ноги к животу, под одеялом. Поставить какую-нибудь громкую музыку и кричать до хрипоты, но еще и сидеть тихо-тихо, как мышь. Однако больше всего она не хотела вот этого. Этих чувств, этой нужды, этой пустоты, заполнявшей ее и разливавшейся вокруг.