, мне захотелось заплакать. Я вспомнил, что однажды Амихай сказал мне, что я нравлюсь Илане больше всех его друзей. Почему? Что такого я сделал, чтобы заслужить ее симпатию? Мы ни разу не разговаривали с ней с глазу на глаз дольше пяти минут. Возможно, все дело в дневнике, который я по ее просьбе вел несколько лет назад. Она собирала материал для статьи «Депрессивные мысли в повседневной жизни» и попросила нас в течение недели записывать свои самые сокровенные мысли. «Мне не хватает мужчин для выборки», – сообщила она, появившись в гостиной с пачкой анкет. Из вежливости мы все взяли по одной, но выполнил задание только я. В последний раз я вел дневник, когда мне было десять лет, – то на английском, то на иврите, надеясь впечатлить потенциального читателя своим двуязычием, – но теперь стоило мне коснуться пером бумаги, и слова полились с поразительной легкостью. Это происходило спустя пару месяцев после нашего с Черчиллем возвращения из долгого путешествия по Южной Америке, я еще не вполне адаптировался к смене часового пояса. Еще не нарастил толстый панцирь равнодушия, позволяющий мириться с мелкими жизненными компромиссами. Об этом я и написал. Признался в постоянном тоскливом чувстве одиночества, не отпускающем меня даже в самые счастливые минуты общения с друзьями. Рассказал об ужинах с родителями в пятницу вечером, во время которых никто никогда не говорит о своих личных делах, хотя в общем они проходят в очень приятной атмосфере. О том, что я до сих пор – это было до Яары – никого не любил по-настоящему. Я задавался вопросом: что со мной будет?
Еще я записывал всякие пустяки. Откровенные глупости. Например: «Почему телеведущие никогда не чихают в эфире?» Или: «Откуда под песком на пляже берется вода?» Или: «Интересно, другие при мастурбации видят в воображении такие же детальные картины, как я, или довольствуются более общими фантазиями?»
Я ничего не скрыл. Даже подписался своим именем. Меня не волновало, что Илана его прочтет. Возможно, отчасти я этого даже хотел.
* * *
– В тебе было что-то такое, что заставляло людей открывать тебе душу, – сказала в прощальном слове одна из студенток Иланы. Она читала речь по бумажке, медленно произнося каждое тщательно продуманное слово, но после этой фразы вдруг сломалась, как тростинка. Расплакалась и замолчала.
За ней вперед вышел старший брат Иланы. Он обращался к ней так, словно она все еще была жива, и рассказал, что это она всегда опекала его, хотя была младше, и слезно просил продолжать присматривать за ним с небес.