Подняв трубку внутреннего телефона, вызвал секретаря:
– Александр Николаевич, вызовите ко мне товарища Шапошникова, немедленно. Что, Берия звонил? Хорошо, пусть тоже приезжает…
Положив трубку и откинувшись на спинку кресла, Иосиф Виссарионович усмехнулся. Лаврентия понять можно, в конце концов, это его человек обнаружил «гостя из будущего» и вошел с ним в контакт. Вот только первым поговорить с Шохиным он должен был сам, без свидетелей, и наркомвнуделу придется с этим смириться. Во всех смыслах.
Едва ли не против воли Сталин снова вспомнил про ту самую папку. Неужели и Лаврентий ТАМ есть? Собственно, что значит «неужели»? Какой глупый вопрос! Разумеется, есть, поскольку однозначно входит в самое ближнее окружение. И ему очень не хочется узнать про товарища что-то нехорошее; что-то, о чем он даже не подозревает, несмотря на все старания Власика… и не только его. Немного успокаивает одно – Алексеев в своих «воспоминаниях о будущем» Берию очень хвалил, называя не слишком понятным словосочетанием «лучший кризис-менеджер двадцатого века» и утверждая, что тот оказал огромное, едва ли не решающее влияние на реализацию советского ядерного и ракетного проектов. Так что поглядим и, что бы ни оказалось в тех документах, подумаем, прежде чем принимать окончательные решения. Пока без Лаврентия никак нельзя, слишком многое он на себе тянет, причем кое-что практически единолично. Но и Шохина он ему уже не отдаст, поскольку тот тоже слишком уж многое знает…
Хозяин кабинета хмыкнул: вот, к слову, насчет этого самого «менеджера», как назвал старлей народного комиссара. В языке потомков появилось огромное количество англицизмов, интересно почему? Могущество и давление англосаксонского мира в будущем настолько велико, что оказывает влияние даже на современный – для старшего лейтенанта, в смысле, современный – русский язык? Собственно, об этом Алексеев тоже писал. Плохо. Очень и очень плохо. И с этим тоже нужно будет что-то делать. Не с англицизмами, понятно, а с их источником. Но не сейчас, когда мы с островитянами и американцами, – Сталин досадливо поморщился, – союзники, а после войны.
Зазвонивший телефон внутренней связи оторвал Иосифа Виссарионовича от размышлений. Выслушав доклад секретаря, Вождь распорядился:
– Пусть Лаврентий зайдет. Когда прибудет Борис Михайлович[18], пропустите без доклада, я его жду…
Геленджик – Новороссийск, 22 февраля 1943 года
«Новочеркасск» догнали меньше чем за час – сказалась разница в скорости. И, завидев в паре кабельтовых знакомые обводы корпуса с плавно задранным носом и белыми цифрами «142» на борту, Степан расслабленно выдохнул. Хотя переживал он по большому счету зря: ни летающие, ни плавающие фрицы во время перехода не беспокоили. Первые, видимо, неслабо получили по зубам над плацдармом и сейчас либо вернулись на аэродром зализывать раны и пополнять боекомплект, либо упокоились в каменистой новороссийской землице или на морском дне. Вторые же тихо-мирно сидели в своих крымских базах, дожидаясь ночи, когда можно будет выйти на относительно безопасную охоту. Так ли все обстояло в реале, Алексеев понятия не имел, но и текущее положение дел его более чем устраивало. Дошли – и ладно. Особенно с учетом того, что раненые чувствовали себя неплохо. Даже Вешняков, получивший в спину осколок, после введения противошокового и перевязки пришел в себя. За контуженных же близким взрывом Руднева со Степановым старлей и вовсе не переживал: через несколько часиков оклемаются, по себе знает… ну, в смысле, помнит. А вот Серега уже в любом случае отвоевался, с перебитыми ребрами и застрявшим пониже правой лопатки осколком в бой не пойдешь. Ничего, медслужба на БДК работает штатно – и не предусмотренную морпеховской анатомией железяку извлекут, и рану заштопают, и антибиотики с прочей необходимой фармакологией образца двадцать первого века вколют…