Прошло три с половиной месяца. Альф работал на киностудии и работу свою обожал. Пройдя базовую подготовку, он приступил к освоению более сложных трюков. Он просто был создан для этой профессии, а она – для него. Вскоре его собирались отправить на неделю в Копенгаген, в тамошнюю школу каскадеров, где должен был состояться мастер-класс кого-то из звезд профессии – кого-то из тех, кто снимался в американских боевиках.
Когда летом отец, вернувшись из Варшавы, молчал как камень, и даже мать не знала, что ему удалось выяснить, Альф пережил это без эмоций. У него был четкий план, и он собирался его реализовать. Тот самый план, который он, выпив лишнего, озвучил Ульфу. Но это не было плодом пьяного угара: напротив, на трезвую голову идея нравилась Альфу еще больше. Это было действие, поступок, а не безысходность, в которой он столько времени варился и чуть не утонул.
Ему всегда нравился риск, и он ничего не боялся. А теперь тем более. Профессия каскадера, в которую он окунулся с головой, давала выход всему, что в нем накопилось. Боль из-за Эвы, страшная боль одиночества – всё это отступало на второй план, когда требовалось ползти по отвесной стене и страховать товарища, и так дубль за дублем. Ненависть к Свену давала силы преодолевать препятствия.
Мелкие травмы, конечно, случались, но реже, чем у товарищей по команде. Его прозвали «неубиваемый Альф», а он смеялся. «Ничего-то вы не знаете, – думал он. – Я мёртвый внутри. Мне просто нужно устроить так, чтобы мама не догадалась, что я сделал это своими руками».
Но когда в съемочном павильоне на него рухнула огромная декорация и погребла под собой, и он, валясь под обломками, задыхаясь в пыли, кашляя, отплевываясь, дожидаясь, пока разгребут завал, ощупал себя, то вдруг с потрясающей ясностью осознал: небеса (если, конечно, они в самом деле обитаемы) почему-то хранят его. В метре от его головы в пол вонзился огромный крюк, который венчал верхушку декорации, пока она еще стояла как положено. Всего в метре от него.
Слушая, как снаружи бегают и вопят сотрудники киностудии, зовя на помощь, думая, что под обломками они найдут сильно покалеченного человека или его бездыханное тело, Альф смеялся. Кашлял, отплевывался и продолжал смеяться. То, что его не убило этой громадиной (а ведь он очень хотел, просто мечтал, чтобы что-нибудь положило конец его существованию, каждый день шел на любимую работу, надеясь, что это дорога в один конец) – и не просто не убило, но даже не задело – могло означать только одно.