– …на шкафу обнаружила журнал с рекламой гей-клуба! – рассказывала Анне-Лиза. – Представляете? Я сунула его в мусорку. Но пока я завтракала, они сделали уборку в моем номере. И что я увидела, когда вошла? Журнал лежал на моей кровати! Идиоты! Они вытащили его из мусорного ведра, отряхнули и положили на чистое постельное белье!
– Это же Амстердам, чего ты хочешь? – смеясь, спросил Алан. – Здесь свои порядки.
– Я пошла на ресепшен и закатила скандал, – сообщила далее Анне-Лиза. – Положила журнал на стойку и сказала: «Можно больше не класть это на мою кровать?» До того меня это взбесило! Пришел Никлас и сказал, что для меня готов номер в другой гостинице…
Эва молча курила. Думала она о том, что швед, который сидит справа от Анне-Лизы, должен быть полным идиотом, если такая говорливая подруга его не напрягает. То, что она его подруга, Анне-Лиза давала понять всеми доступными способами. А он нисколько не возражал. Правда, он не говорил почти ничего, даже когда возникали паузы, и Эва догадывалась, по какой причине: разговор велся на английском. Свен знал английский «на троечку с плюсом». Помнится, в Стокгольме, когда они вместе смотрели американский фильм без дубляжа, он спрашивал у Эвы, о чем…
«Стоп машина, – сказала себе Эва. – Ничего он у меня не спрашивал. И фильм я тот не смотрела».
На телеэкране возникла стена, окрашенная в голубой цвет. На стене висела рама от картины. Внутри рамы появилась ладонь, из которой вырвались зеленые брызги, и в центре ладони открылся человеческий глаз[5]. Раздались гитарные риффы.
– Терпеть не могу «Faith No More»! – воскликнула Анне-Лиза.
– Обожаю Паттона, – сказала Эва.
Это была их с Аланом любимая песня. Публика в пабе, похоже, тоже любила Майка Паттона и группу «Faith No More», потому что начала подпевать в припеве. Но Алан и Эва пели и куплет тоже, жестикулировали, пришли в полный экстаз. Алан тряс головой в такт с музыкой. Анне-Лиза смотрела на них как на больных. Как смотрел Свен, Эва не видела, потому что кайфовала и была занята пением. В этой песне много слов.
В конце клипа, когда клавишник садится к пианино, а на земле бьется в агонии, задыхается маленькая рыбка, Эва загрустила. Музыка в коде тоже звучала печальная. Эва закурила новую сигарету и сидела, опустив глаза и глядя на барную стойку перед собой.
– Чего раскисла? – спросила у неё Анне-Лиза. – Рыбку жалко?
Эва вздрогнула, взглянула на неё с нескрываемой ненавистью и отвернулась.