Таковы были мои размышления. Я поделился ими с одним другом, и он вполне согласился со мной. — Он посоветовал мне предпринять шаги перед властями в целях реабилитации — я чувствовал бесполезность этого.
Я решил тогда вкладывать в свои речи и писания столько неприличия, столько дерзости, что власть вынуждена была бы наконец отнестись ко мне как к преступнику; я надеялся на Сибирь или на крепость как на средство к восстановлению чести (XIII, 227–228; перев. с франц. на с. 548–549, конъектура ПСС).
Перед нами тот автобиографический контекст, который Пушкин создает уже в Михайловской ссылке, чтобы объяснить свои стихотворения и поступки весны 1820 года. Вариативность и избирательность этого контекста становятся очевидны, если сравнить содержание данного черновика с содержанием более беллетризованного текста, так называемого «‹Воображаемого разговора с Александром I›», написанного примерно полугодом ранее, ориентировочно в конце 1824 года. Здесь рассказ о сплетне и о стремлении попасть в «Сибирь или крепость», чтобы восстановить честь, отсутствует. Зато содержится утверждение, что
всякое слово вольное, всякое сочинение противузаконное приписывают мне так, как всякие остроумные вымыслы к‹нязю› Ц‹ицианову›. От дурных стихов не отказываюсь, надеясь на добрую славу своего имени, а от хороших, признаюсь, и силы нет отказываться (XI, 23).
«Воображаемый разговор…» фактически подтверждает основательность политических претензий правительства по отношению к Пушкину и закрепляет за ним роль поэта оппозиции. В дальнейшем, как мы видели (имеется в виду более позднее неотправленное письмо императору), этот мотив уходит, и свое поведение Пушкин объясняет исключительно личными мотивами и трагическими обстоятельствами. Это последнее обращение поэта к императору Александру носит почти исповедальный характер, что отчасти может свидетельствовать в пользу его большей истинности. (Естественно, не следует упускать из виду и существенную жанровую разницу между письмом и художественным произведением: «Воображаемый разговор…», конечно, не предназначался Пушкиным для отсылки императору.) И действительно, восстановление личной чести стало главной жизненной задачей Пушкина весной 1820 года, ибо, как ни был гнусен слух сам по себе, но еще страшнее было то, что часть публики поверила сплетне; так, В. Н. Каразин прямо писал об этом управляющему Министерством внутренних дел графу В. П. Кочубею:
Говорят, что один из них ‹лицеистов›, Пушкин, по высоч‹айшему› пов‹елению› секретно наказан. Но из воспитанников более или менее есть почти всякий Пушкин