; «Бессмертною рукой раздавленный Зоил…» (1818)
[131]; «В себе все блага заключая…» (1819)
[132]; послания А. Ф. Орлову и В. В. Энгельгардту (1819)
[133]; «Ода на с[вободу]» («Вольность»)
[134]; «Деревня» (1819)
[135]; «Стансы на Стурдзу» (1819)
[136]; «Платоническая любовь» («Платонизм», 1819)
[137]. Эти, и, как можно утверждать с весьма большой вероятностью,
только эти стихотворения составляли круг произведений поэта, ходивших в списках, по крайней мере в «арзамасском» кругу до южной ссылки.
Следует особо поставить вопрос о самом остром политическом произведении Пушкина петербургского периода — об эпиграмме на Аракчеева («Всей России притеснитель…»). Нет никаких данных о том, что она была известна публике ранее марта 1820 года. «Большое» академическое собрание сочинений осторожно датирует ее создание 1817-м — мартом 1820 года. Осторожность нелишняя, если учесть, что только в марте 1820 года эпиграмма становится достоянием общества, тогда как это совсем не то произведение, которое молодой Пушкин написал бы «в стол». Скорее всего, оно и было написано весной 1820 года и как бы инспирировано всей ситуацией той весны.
Итак, можно почти наверняка утверждать, что публика не восприняла инсинуацию о «порке Пушкина» исключительно как сплетню о наказании за оппозиционное поведение и/или вольнолюбивые стихи. Более того, только самые близкие друзья в конце 1819 года видели в Пушкине исключительно поэта, да и то в значительной степени потому, что возлагали большие надежды на работу над «Русланом и Людмилой», о чем публика не знала. А. И. Тургенев выражал общее мнение «арзамасцев», когда писал Вяземскому в феврале 1820 года:
Племянник ‹В. Л. Пушкина› почти кончил свою поэму. ‹…› Пора в печать. Я надеюсь от печати и другой пользы, личной для него: увидев себя в числе напечатанных и, следовательно, уважаемых авторов, он и сам станет уважать себя и несколько остепенится. Теперь его знают только по мелким стихам и по крупным шалостям (курсив мой. — И. Н.)[138].
В трагическую для себя пору жизни, действительно находясь на грани самоубийства, Пушкин обдумывал линию поведения, которая позволила бы ему восстановить общественную репутацию. Он давно планировал отъезд из Петербурга — сложившаяся ситуация укрепила его в этих намерениях. Как нельзя более кстати пришлось предложение от семьи Раевских провести лето с ними; предложение это Пушкин получил весной 1820 года[139]. В дальнейшем поэт не раз вспоминал о той благородной роли, которую сыграл в его жизни H. Н. Раевский-младший.
Но просто отъезд не смог бы перечеркнуть грязную сплетню, и Пушкин решает поступить иначе: он начинает вести себя действительно вызывающе. О (возможных) планах цареубийства мы узнаем только из глубоко личного письма Александру (см. выше), однако о вызывающем поведении Пушкина в театре и обществе вообще, поведении, которое «дядька» Пушкина и самый добросовестный протоколист его петербургской жизни А. Тургенев назвал «площадным вольнодумством», существует множество свидетельств. Почти все они относят отчаянные поступки Пушкина к весне 1820 года