.
К Страстной неделе 1821 года относится и такой эпизод:
Раз, в страстную пятницу, входит дядя (арх. Ириней) в комнату Пушкина, а он сидит и что-то читает. — Чем это вы занимаетесь? — Читаю, говорит, историю одной статуи. Дядя посмотрел на книгу, а это было евангелие… Как вы смеете это говорить? Вы безбожник. Я на вас сейчас бумагу подам[241].
Случаи, которые мы привели выше, конечно, не свидетельствуют о том, что весной 1821 года конфессиональное сознание Пушкина находилось за пределами веры или тяготело к спокойному и отстраненному отношению к Творцу, характерному для деизма. Отношение Пушкина к Всевышнему — это личная обида, определенная тем, что Творец оставил его, тем более страстная, что поэт претендует на личные взаимоотношения с Творцом. Поэтому выражение неверия в милосердие Божие, выраженное в послании Давыдову, не столько кощунство, сколько богоборчество, сродни поведению ребенка, стремящегося привлечь внимание взрослого плохим поведением.
4
Послание Давыдову необходимо воспринимать и комментировать в контексте пушкинского публичного поведения весны 1821 года; отмеченная выше особенность стихотворения — сочетание религиозного и политического вольномыслия — сильнее и прежде всего проявилась именно в поведении.
В марте — мае 1821 года Пушкин посылает в Петербург Карамзину свое стихотворение «Кинжал». Историк был гарантом договоренности, в соответствии с которой император обязывался вернуть поэта в Петербург в течение года, а поэт обещал не писать ничего против правительства не менее двух лет. И вот, на исходе года, когда уже становилось ясным, что император не выполнил своего обещания, поэт совершает поступок, который символизирует то, что и он считает себя свободным от своего обязательства. В 1825 году, добиваясь прекращения Михайловской ссылки, Пушкин писал Жуковскому:
Я обещал Н‹иколаю› М‹ихайловичу› ‹Карамзину› два года ничего не писать противу правительства и не писал. Кинжал не против правительства писан, и хоть стихи и не совсем чисты в отношении слога, но намерение в них безгрешно (XIII, 167).
Конечно, у Пушкина были серьезные основания утверждать, что смысл стихотворения, определяемый творческим «намерением» автора, не сводится к выражению политического радикализма, но правда и то, что в контексте пушкинского публичного поведения весны 1821 года стихотворение выглядело как вызывающе революционное[242].
Если до конца марта 1821 года оппозиция Пушкина по отношению к «порядку вещей» не имела ярко выраженного публичного характера, то с конца марта 1821 года она этот характер приобрела, напоминая то «площадное вольнодумство», в котором А. И. Тургенев винил поэта в последние месяцы его петербургской жизни.