, хотя, например, Н. Я. Эйдельман позицию Щеголева разделял
[360].
Именно не пропущенные цензурой строфы «Шенье» и фигурировали, по-видимому, в среде «любомудров» под названием «Пророк»[361].
Из сказанного понятно, какое большое значение поэт придавал своему профетическому дару и насколько важно было для него, в качестве его демонстрации, читать публике не пропущенные цензурой строфы «Шенье», где поэт как бы предсказал смерть своего гонителя — императора Александра и по поводу каковых Пушкин восклицал: «Я пророк, ей-богу пророк». Как уже говорилось, и написанный за два года до разговора с императором Николаем «Воображаемый разговор с императором Александром» также укреплял Пушкина в этом ощущении.
Осенью 1826 года происходят кардинальные изменения в представлениях поэта о судьбе, которая еще незадолго до переломного сентября виделась ему «огромной обезьяной, которой дана полная воля» (письмо П. А. Вяземскому не позднее 24 мая 1826 года — XIII, 278). «Игре счастия», понимаемого как немотивированное (т. е. не зависящее от воли человека) проявление слепых сил судьбы («Но злобно мной играет счастье: / Давно без крова я ношусь, / Куда подует самовластье; / Уснув, не знаю, где проснусь» («К Языкову». — II, 322), противопоставлено «счастье» («Теперь должно начаться счастие», — признается Пушкин Д. Веневитинову 11 сентября 1826 года[362]). В этом смысловом контексте «счастие» становится синонимом слова «Провидение», а случаи (не один и не два, а целая цепь), спасшие поэта и подарившие ему свободу, понимаются Пушкиным как «мощное, мгновенное орудие Провидения» («О втором томе „Истории русского народа“ Полевого». — XI, 127). В этом и состоит смысл распространяемых поэтом рассказов о своем счастливом избавлении. Пушкин уверяется сам и пытается уверить в этом современников, что только воле Провидения, наделившего его пророческим даром, он обязан своим спасением «в общей буре».
Проблемы атрибуции
В предыдущей главе мы рассмотрели известный сюжет о некоем оппозиционном сочинении поэта, привезенном им с собой из Михайловского в Москву 8 сентября 1826 года, в связи с темой «судьбы» и «чудесного спасения». Проанализируем этот сюжет в несколько ином контексте, подробнее цитируя уже упомянутые свидетельства; попробуем понять, о каком именно сочинении могла идти речь. Московский знакомый Пушкина, С. П. Шевырев, вспоминал об этом так:
Во время коронации, государь послал за ним ‹Пушкиным› нарочного курьера (об этом всем сам Пушкин рассказывал) везти его немедленно в Москву. Пушкин перед тем писал какое-то сочинение в возмутительном духе, и теперь, воображая, что его везут не на добро, дорогою обдумывал далее это сочинение; а между тем известно, какой прием сделал ему великодушный император. Тотчас после этого Пушкин уничтожил свое возмутительное сочинение и более не поминал об нем