В одной деревне, на солнышке, лежала собака и заразила ее, когда она проходила мимо, своим зеванием. В следующей деревне с яблони свисала ветка, полная яблок, перевешиваясь через кладбищенскую ограду и заглядывая на кладбище. Все проселочные дороги тут в обрамлении сельскохозяйственных культур (она никогда не воровала сельскохозяйственные культуры, а фрукты почти всегда таскала в единственном числе и только если до них было трудно добраться, даже толком не увидеть, где-нибудь поближе к верхушке дерева). На следующем хуторе какой-то незнакомец поцеловал ей руку, а затем, возле отдельно стоящей усадьбы, какой-то господин, в парадном черном костюме и белой рубашке, его брюки хлопали по ногам на вечернем ветру, склонился перед ней в глубоком поклоне. Вспомнив «Бют де Рон», где она, лежа среди мха, собирала черные ягоды, они же черника, в качестве приношения на праздник, она подумала, что смотреть на ягоды снизу – это совсем не то, что смотреть… на облака, на свежевычищенную овчину, дрейфующую в синеве. Целое полотно облаков в форме пчелиных сот. Флотилия облаков, уверенно направляющаяся к нам в глубь страны. А потом ничего, кроме чистой синевы над нашими головами, а в синеве караван, который все тянулся и тянулся – караван птиц? – сама собой тянулась синева. Ветер в листве: последовательное перебирание веток. Два дрозда, или какие другие птицы, перекликаются друг с другом, пока одна птица не начинает перебивать другую: так можно, оказывается? Да. А потом птичий крик, такой истошный и пронзительный, как будто он предназначался не сородичам, а нам, людям. На каком-то участке пути вместе с охотниками заблудившийся кабаненок, пристроившийся к ней, воровке фруктов, с подветренной стороны, и трусивший, петляя, под ее защитой. Занесенные ветром на проселочные дороги листья все выглядели как «перистые», имеющие обыкновенно по несколько симметрично расположенных листьев на стебле, даже дубовые, и даже кукурузные, и даже разодранные пластиковые пакеты на песчаной дороге выглядели «перистыми». И под конец мы остановились и стали вглядываться в единственное айвовое дерево, с виду без всяких плодов, на окраине одной из вексенских деревушек, в надежде найти хоть что-то, и вот он нашелся, он обнаружил себя, круглясь среди листвы всем телом, плодовое тело, тот самый плод, отдельный, единственный.
В шатре, раскинутом в известном месте, ее уже поджидали родители. Мать она не видела целый год, отца в последний раз – три дня назад. Но все равно казалось, что она обоих уже не видела давно; очень-очень давно; больше, чем только один год. И точно так же прошло бесконечно много времени с тех пор, как мать с отцом показывались вместе. Здесь же, хотя места в шатре было достаточно, они сидели, притиснувшись друг к другу, и не меняли положения. Брат тоже уже был тут, в сопровождении своих друзей-плотников и еще одного маляра и одного кровельщика, всех их пригласила мать накануне, во время своего визита в барачный лагерь. Брат вместо праздничного наряда украсил себя широкополой плотницкой шляпой с низкой тульей, а за ухо засунул плотницкий карандаш.