«Кому нужны эти дурацкие запреты? — разглядывая зажигалку, подумал Вересов. — Что они в случае с Горбачевым могут изменить? Продлят ему жизнь? Вряд ли. Лишить человека последнего удовольствия, руководствуясь школярской премудростью: курить — здоровью вредить… Сукин ты сын, Андрей свет Андреевич, хоть и хирург толковый, и ученый стоящий. Конечно, пока была надежда на радикальную операцию, пренебрегать ничем не следовало, но потом… Мог же как-нибудь поделикатней смягчить свое вето?! Забыл или утруждать себя не захотел? Намылю я тебе за такую забывчивость холку, уж я-то не забуду, можешь не сомневаться».
— Тянет? — Николай Александрович разогнал рукой дым.
— Еще как! — Горбачев жалостно сморщился, словно у него разом заныли все зубы. — Учую дым — полон рот слюны. Кажется, затянулся бы разок, наново на свет родился бы, честное слово.
Он лукавил, полковник Горбачев. Он курил потихоньку, прячась от жены, еще с того самого дня курил, когда заглянул в историю болезни и понял, что все запреты Сухорукова ровно ничего не стоят. Просто теперь он сделал свой ход в игре, но ни Рита, ни Вересов об этом не должны были догадаться.
— Тогда вот что… оставьте себе зажигалку и курите, — сказал Николай Александрович. — Злоупотреблять, конечно, не следует, но две-три сигареты в день… Да и рюмка для аппетита не повредит, нет поди аппетита, а? То-то что нет. Разрешаю. Как говорится, под свою личную ответственность.
— Неужто?! — ахнул Горбачев. — Ну, Николай Александрович, спасибо. Огромное вам спасибо! А то ведь сами понимаете, что это за жизнь. Копти небо. — Он потряс Вересову руку вялой влажноватой рукой. — Слышала, что профессор сказал? Таким, значит, порядком.
— Ты меня не уговаривай, — слабо усмехнулась Рита. — Я тебе все время твержу…
— Ну, ладно, ладно, — перебил ее Григорий Константинович. — Твердишь… А сама ревешь по ночам, так-то. Возьмите зажигалочку, Николай Александрович, сделайте милость. От всего сердца…
Вересов смущенно пожал плечами и сунул зажигалку в карман: не устраивать же посреди улицы торг.
Плотный гул реактивных двигателей упал на землю и заставил Горбачева поднять голову. Серебристая игла прошивала небо, разматывая бесконечную нитку инверсионного следа, и Николай Александрович заметил, как у полковника вздрогнули губы, а на щеках вспухли твердые желваки.
— Ему ведь еще разрешат летать, правда, профессор? — поспешно сказала Рита, теребя ремешок сумочки.
— Думаю, разрешат. — Вересов глубоко затянулся. — Конечно, месячишко-другой он у вас еще побездельничает, все-таки операция, а там что ж… А там и полетит.