За стеной, в соседней квартире тоненько заплакал ребенок.
«А ведь у меня тоже будет ребенок! — подумала Таня, задыхаясь от жара, залившего щеки, ударившего в виски. Она испуганно посмотрела на Наташу, словно младшая сестра могла подслушать ее мысли, но Наташа сидела за письменным столом и выписывала формулы из учебника химии, а голова ее была занята Глебом Хлебниковым, лохматым аспирантом из химиотерапии. Она даже не обернулась в Танину сторону, и Таня успокоилась. — У меня тоже будет ребенок, мальчик или девочка, а может, даже двойня, кто знает? Не будь жадиной, для начала хватит и одного. Мы назовем его так, как захочет Витя. А если он скажет: решай сама, — мальчика я назвала бы Колей, по отцу, а девочку Олей — по маме. А что… Они отличные люди, наши старики».
Таня вспомнила, как плакала мама, когда она бросила университет: «Ну, ладно, раз уж вбила себе в голову, пойди в регистратуру, в архив, в лабораторию, — всюду нужны люди. Посмотри, у тебя распухли руки, возвращаешься домой, как вареная. И потом — если ты решила поступать в медицинский, нужно заниматься. Физика, химия, биология… Ты ведь ничего не знаешь, а вечером валишься, как сноп, какие уж тут занятия. Конечно, я понимаю, со временем втянешься, станет легче, но где его взять, время?..»
Таня понимала: маме страшно, на то она и мама. И все-таки мама пересилила свой страх, не побежала скандалить в университет, как грозилась со зла, и Виктору ничего не сказала. Я знала, что ничего не скажет, она ведь сама — врач, и хорошо знает, что можно говорить больным людям, а что нельзя, но она еще мама, и я здорово трусила первые дни — никогда не видела ее в таком отчаянии. Для меня это было бы невыносимо — потерять маму, так же невыносимо, как потерять Виктора, я просто одеревенела от страха, когда увидела ее в институте: вот сейчас заговорит — и все пропало. Но она заговорила совсем о другом: «Ничего, Витя, поправишься, не так страшен черт, как его малюют. Мы с Наташей уже Танечке материал для свадебного платья присмотрели. Я, наверно, на вашей свадьбе до утра плясать буду, пока не упаду…» У меня замечательная мама, я зря наорала на нее в тот проклятый понедельник, разве она бросила бы отца, если бы его, например, искалечило на фронте, — да никогда в жизни! Они вместе под бомбами оперировали, из одного котелка ели, вот почему мама поняла меня, не могла не понять. Только бы все обошлось, только бы у Жоры удался эксперимент, и тогда, может быть, к Новому году Витю уже выпишут. Он будет счастливым, этот год, счастливым и радостным… только бы все как-нибудь обошлось.