Рядом с лицом Вильгельма зеленая ветка. Он жадно, со вниманием смотрит на нее. Если его убьют — последнее воспоминание будет темная и сочная зелень на ветке.
Серый артиллерист остановился перед дуэлянтами.
— Господа, предлагаю вам последний раз кончить миром.
Молчание.
Вильгельм отрицательно качает головой. Похвиснев машет рукой.
Первый выстрел за оскорбленным.
Бледный и неуверенный, Похвиснев делает шаг вперед. Перед Вильгельмом маленькое дуло. Дуло, дрожа, поднимается. Он стоит вполоборота. Ах, черт, в лоб. Нет, видно, не хочет портить карьеры. Дуло ползет вниз. Целит в ногу.
Курок щелкает — осечка. Похвиснев смотрит растерянным взглядом.
Выстрел за Вильгельмом.
Вильгельм обводит глазами небо, зеленые деревья, горы, еле намеченные солнцем, глубоко вздыхает, видит перед собой бледного человека и стреляет в воздух.
Ермолов курил чубук и писал аттестат Кюхельбекеру. Он написал форму, насупившись, и вдруг неожиданно для самого себя прибавил: «И исполнял делаемые ему поручения с усердием при похвальном поведении».
Он откачнулся в креслах и подумал с минуту. Решительно отказывалась рука написать правду старой бабе — министру — про этого Хлебопекаря. Он вспомнил, насупившись, лицо с выкаченными глазами и стучащими зубами, вспомнил крик Кюхельбекера, его Грецию, поморщился и вычеркнул последнюю фразу. Он подумал еще секунду.
Потом быстро написал: «По краткости времени его здесь пребывания мало употребляем был в должности, и потому собственно по делам службы способности его не изведаны».
— С рук долой, — махнул он с досадой не то на Кюхельбекера, не то на аттестат.
— Александр, — сказал вдруг Грибову Грибоедов, глядя рассеянно на сборы Вильгельма, — Александр, складывай вещи, я тоже с Вильгельмом Карловичем еду.
Вильгельм быстро к нему обернулся:
— Саша, неужели?
Грибов не двигался.
— Ты слышал, что я приказываю?
Грибов спокойно ушел. Через три минуты он вернулся с охапкой шуб.
— Что ты шубы несешь? — изумился Грибоедов.
— А может, в Расее еще холодно, — равнодушно сказал Грибов.
Грибоедов неожиданно содрогнулся.
— Нет, нет, — быстро сказал он оторопевшему Вильгельму, — Бог с тобой, голубчик, будь здоров, поезжай. Не могу отважиться в любезное отечество, — и махнул с ужасом на шубы. — Трупы — лисица, чекалка, волк. Воздух запахом заражают. Непременно надобно растерзать зверя и окутаться его кожею, чтобы черпать роскошный отечественный воздух.
— Саша, дорогой, а то едем, — пристально посмотрел на него Вильгельм.
Грибоедов вдруг поднял шубу и надел ее.
— Тяжелая, — сказал он с растерянной улыбкой. — Плечи к земле гнетет. — Он сбросил ее с непонятным омерзением.