А у нас по морю, морю,
Морю синенькому,
Там плывет же выплывает
Полтораста кораблей.
Вот на каждом корабле
По пятисот молодцов,
Гребцов-песенников;
Хорошо гребцы гребут,
Славно песенки поют,
Разговоры говорят,
Все Ракчеева бранят…
Иван огляделся по сторонам, хитро подмигнул Вильгельму и понизил голос:
Во, рассукин сын Ракчеев,
Расканалья дворянин;
Всю Расею погубил,
Он каналы накопал,
Березки насажал…
— Откуда ты эту песню взял? — удивился Вильгельм.
— А сам не знаю, — отвечал Иван, — солдат нешто проходил, сам не знаю, кто такой из себя.
«Вот тебе и листы тургеневские, — подумал Вильгельм. — Сами обходятся».
— Хочешь, я тебе про Аракчеева скажу стихи? — спросил он Ивана.
И он прочел ему протяжным голосом:
Надменный временщик, и подлый и коварный,
Монарха хитрый льстец и друг неблагодарный,
Неистовый тиран родной страны своей,
Взнесенный в важный сан пронырствами злодей!
Что сей кимвальный звук твоей мгновенной славы?
Что власть ужасная и сан твой величавый?
Ивану стихи понравились.
— Кимвальный звук, — повторил он и покачал головой. — Верно, что так. Ты, што ль, сам сложил иль где слыхал?
— Это мой друг сочинил, — сказал гордо Вильгельм, — Рылеев его фамилия.
Стихи заняли Ивана чрезвычайно.
— В Ракчееве главная сила, — таинственно сказал он Вильгельму. — Однова человек проходил, говорил, что Ракчеев царя опоил и всю Расею на поселение пустил. И будто у царя зарыт указ после смерти всем крестьянам делать освобождение, ну, — место один Ракчеев знает. Все одно пропадет.
— Аракчеев, это верно, влияет на царя, — сказал Вильгельм. — Это его злой демон; но сомнительно, чтобы царь имел такое завещание.
— Мы ничего не знаем, — сказал Иван, — люди говорят. Все одно. Может, и нет завещания. Ты, я знаю, — Иван хитро ему подмигнул, — все про хрестьян бумажки пишешь. Для чего пишешь? — спросил он его, сощуря глаза с любопытством.
Вильгельм пожал плечами:
— Я простой народ люблю, Иван, я вам завидую.
— Ну? — сказал Иван и покачал головой. — Неужели завидуешь? Что так?
Вильгельм никак не мог ему растолковать, почему он завидует.
— Нет, — строго сказал Иван, — ты барин хороший, но завидовать хрестьянству это смех. Нешто солдат еще — тот может завидовать, да клейменный, каторжный. Те на кулаке спят. А тебе завидовать хрестьянству обидно. Это все одно, что горбатому завидовать. Нет хрестьянству хода. А тебе што? Чего завидуешь?
— Я не то сказал, Иван, — проговорил задумчиво Вильгельм, — мне совестно на рабство ваше глядеть.
— Погоди, барин, — подмигнул Иван, — не все в кабале будем. Пугачева сказнили, а глядь — другой подрастет.