Иезуитская теология, будучи крайним течением католицизма, в Риме одобрялась не во всем и не всегда. Но и ортодоксальная католическая доктрина к земному, посюстороннему если не добрее, то снисходительней, чем протестантство. В католических представлениях промысел Божий, при всей его непостижимости, все-таки соотносим с человеческой мудростью и справедливостью, поскольку вознаграждает доброго и наказывает злого. Мораль такого небесного кнута и пряника, конечно, не столь высока, как протестантское требование чистой, «незаинтересованной» – не выслуживающей награды, ибо ее и нельзя выслужить – любви к Богу; но она оптимистичнее и доступнее. Коль скоро между человеком и Богом устанавливается многоступенчатая иерархия посредников – Церковь, от приходского священника до епископа и самого папы, блаженные и святые, ангелы, Богоматерь-предстательница, – то и степень духовного подвижничества неодинакова для мирянина и затворника-монаха, и даже слабое движение души к добру и малейший добрый поступок не презираются небом. (Более того, чрезмерное аскетическое рвение и внезапные пылкие порывы благочестия внушают скорее опасливое недоверие мудрым пастырям. Вот что, к примеру, писал Франциск Сальский госпоже де Шанталь, узнав о ее намерении вступить в монашеский орден кармелиток, известный строгостью устава: «К кармелиткам? Вот как, к кармелиткам? Нам трудно дается послушание в малом, а на беспредельное послушание мы готовы!.. И потом, доброта сердца, смирение духа, простота жизни стоят больше, чем возвышенные упражнения и нескромная набожность»). Но в тяжелые для католической церкви времена Реформации и последующих религиозных смут такая теологическая терпимость становилась нередко – у иезуитов прежде всего – обоснованием лаксизма, то есть попустительской политики по отношению к верующим, готовой идти на любые компромиссы, закрывать глаза на любые слабости, принимать любое формальное проявление благочестия за истинную ревностность, оправдывать любые прегрешения – лишь бы удержать и приумножить паству в ограде храма.
Янсений и Сен-Сиран, удрученные существующим состоянием Церкви, выход видели в обращении к ее первоистокам, но не порывая с ней, как протестанты, а оставаясь внутри нее, желая не разрушать, а укреплять ее здание. В отличие от иезуитов, они искали поддержки не в сочинениях современных им богословов, а у отцов Церкви – в первую очередь и преимущественно у святого Августина (сами янсенисты и называть себя предпочитали «учениками святого Августина»). И в этом смысле заверения янсенистов в том, что они выбирали средний путь между пелагианством и кальвинизмом, справедливы: Августин, богослов и церковный деятель времен заката Римской империи, во многих томах глубоко и подробно развивавший учение о благодати и предопределении, но возросший на античной, светской философии и риторике, и впрямь находится на полпути между позднейшими казуистами, основной пищей иезуитов, и посланиями апостола Павла, вообще Священным Писанием – единственным авторитетом для протестантов, признававших лишь прямые, непосредственные отношения между каждым человеком и словом Божиим.