Я не намерена о прошлом говорить
Иль объяснять, зачем пришлось мне кровь пролить,
Свершила я лишь то, что долгом почитала,
И как бы злобно чернь сегодня ни роптала,
Не ей, мятежнице, судить мои дела,
Коль небо говорит, что я права была.
Одерживаю верх я в каждом бранном споре.
Власть Гофолии чтут от моря и до моря.
Эту власть Гофолия добыла, опираясь на зоркость ума и крепость воли, на мощь меча и право скипетра. Все это вещи многократно испытанные, служившие ей безотказно. А храм иудейского бога с его строгими ритуалами кажется ей вместилищем пусть и бессмысленных суеверий; непреклонный в набожности и поступках первосвященник Иодай – упрямым фанатиком и, в сущности, безумцем. Разум своим холодным светом противостоит здесь не ослеплению страсти, как в «Андромахе» или «Федре», но сиянию веры. И Гофолия, и ее главный советчик, жрец Ваала Матфан (Расин делает его к тому же и вероотступником, бывшим служителем Бога истинного, переметнувшимся в стан победителей), – конечно же, нечестивцы, идолопоклонники. Но заветы другой, ложной веры, в сущности, совпадают с трезвыми правилами житейского и государственного опыта. Когда, выслушав рассказ Гофолии о том, как ей явился во сне грозивший ей смертью отрок, которого она затем узнала наяву в неизвестном мальчике, стоявшем в храме рядом с Иодаем, Матфан ей предлагает:
Царица, слов не трать.
Обоих следует тебе к рукам прибрать…
…Он опасен нам, а значит, уличен.
Ведь если у него родня и предки знатны,
Он должен тем скорей исчезнуть безвозвратно;
А если, к счастью, он – людей безвестных сын,
Что за беда, коль жизнь отдаст простолюдин?
Обязан государь быть на расправу скорым:
Порой спасают трон лишь быстрым приговором.
Не след царей смущать сомненьем никогда.
Кто заподозрен, тот виновен до суда, —
то в этих словах слышится не столько изуверство жестокой языческой религии, сколько обычные цинические максимы, проповедовавшиеся политическими мыслителями и в христианских странах, и в недалекие от Расина и его зрителей времена. И мотивы поведения и у Гофолии, и у Матфана вполне объяснимы психологически. Для царицы это – кровная месть и забота о сохранении власти. Для жреца – уязвленная гордость и тайная зависть перебежчика, приспособленца, к человеку несломленной верности и неустрашимого мужества. Он сам признается наперснику:
Навал.
Что ненависть в тебе такую воспитало?
Ужель столь ревностно ты веруешь в Ваала?…
Матфан.
Приписываешь, друг, ты слепоту Матфану,
Коль мнишь, что искренне служу я истукану,
Колоде, исподволь источенной червем
И мной от тления спасаемой с трудом.