Нас с отроком к нему сегодня ж отошли —
До Ииуевой недалеко земли.
Временные рамки трагедийных двадцати четырех часов встречались и прежде у Расина – в «Британике», в «Ифигении». И Гофолия, в предсмертный миг пророчествующая о своем внуке Иоасе:
В свой час закон творца сочтет и он ярмом —
Ахава и моя проснется кровь и в нем.
Тогда опять венца Давидова владетель,
Как дед и как отец, забудет добродетель
И Богу отомстит, алтарь его скверня,
За нас – Иезавель, Ахава и меня, —
заставляет вспомнить Агриппину, предсказывавшую Нерону цепь кровавых злодейств, душевное опустошение, самоубийство и черную память потомков. Но там речь шла о делах человеческих, о предвидении, внушенном государственной мудростью либо знанием тайн человеческого сердца. А «Гофолия» – рассказ о тщете и ничтожестве земного разумения, земных установлений, земных сил перед всемогуществом божественного промысла. Но это промысел таинственный, промысел «сокровенного Бога», внятный лишь немногим. Как поет хор:
Свой приговор Господь изрек,
Но внять ему один первосвященник мог.
А мы опять в недоуменье:
То ль даст нам избавленье,
То ль горше нас накажет Бог?
Угроза и обет! О тайна без предела!
Как много бед и благ нам предвозвещено?
Лишь ты, предвечная премудрость, слить сумела
Любовь и гнев в одно.
И напрасно считать явным знаком небесного благоволения мирскую удачу, чем похваляется Гофолия:
А сам он не жесток, не глух к мольбам и пеням И полон к имени Давида уваженьем. Предусмотрительность – не грех пред ликом Бога, Самонадеянность карающего строго…
Как ни противостоят друг другу набожная, добродетельная Иосавеф и жестокая язычница Гофолия, прямодушный Авенир и отступник Матфан, – они живут в одном мире, мире умопостигаемой очевидности. Но истина открывается тому, кто наделен даром видеть в действительном лишь шифр божественной воли, уповать на эту волю и повиноваться ей одной вопреки всякой очевидности. В том самом течении жизни вокруг, которое Авенир толкует как доказательство богооставленности («сам Господь. лик отвратил от нас»), Иодай прозревает знамения крепости господних обетований, их близящихся свершений:
И все ж не видел мир досель чудес так много!
Когда нам мощь свою ясней являл Творец?
Зачем глаза он дал тебе, народ-слепец?
Зачем, забывчивый, погрязший в равнодушье,
Не внемлешь сердцем ты тому, что слышат уши?
Ужели, Авенир, не понял ты чудес,
Которыми наш век отметил Царь небес:
Как он царям израильским грозил; как скоро
Легла на них печать несчастий и позора;
Как кровью изошел на той земле Ахав,
Которую отверг, невинного поправ.