Жан Расин и другие (Гинзбург) - страница 361

Израильтянин ты и остаешься днесь им,

Хвала Творцу! Но гнев, который мы таим,

Но рвенье на словах – цена какая им?

Без дела веры нет: оно ее мерило.

Дела же царя, которыми меряется его вера, – это его отношение к подданным. Объявив Иоасу его род и имя, возлагая на его чело венец Давидов, потребовав от левитов клятвы ему на верность, Иодай так наставляет самого царя-отрока:

А ты клянешься, царь, отныне до кончины

Святой завет творца не преступать бесчинно?..

Мой сын, – тебя еще я звать дерзаю так, —

Не зря тебе вопрос мной задан был сквозь слезы:

Отнюдь не мнимая их вызвала угроза.

Ты, в храме выросший безвестным бедняком,

С соблазнами двора покуда не знаком,

Не пробовал хмельной отравы самовластья,

Не видел ни льстецов, ни их подобострастья.

Они тебе внушат, что соблюдать закон —

Долг черни, а не тех, кто властвовать рожден;

Что прихоть царская и есть источник права;

Что волен государь всем жертвовать для славы;

Что труд и нищета – удел людей простых;

Что надлежит пасти жезлом железным их;

Что, не гнетя народ, познаешь гнет народа.

Так, становясь во лжи бесстыдней год от года,

Твой нрав, что прежде был столь чист, они растлят

И к истине в тебя презрение вселят —

Мол, прав лишь ты один всегда в большом и в малом.

Мудрейший из владык – и тот, увы, внимал им.

Клянись же пред людьми и мной на книге сей,

Что верность сохранишь и впредь царю царей,

Что добрых пощадишь, а злым воздашь с лихвою,

Что будет Бог судьей меж нищим и тобою,

Зане смиренную одежду из холста

Носил ты в детстве сам, бедняк и сирота.

И последний урок, преподанный Иодаем своему венценосному воспитаннику уже после свержения и смерти Гофолии и завершающий пьесу, напоминает, что Бог – не только хранитель, но прежде всего судья царям:

Свидетель правого Господнего суда,

О иудеев царь, запомни навсегда,

Что в небесах есть Бог, за беззащитных мститель,

Судья земным царям и сиротам родитель.

В сущности, не столь уж важно, что Иоас-то именно эти заповеди со временем нарушит. Его или Гофолии личные качества и личная судьба в этой пьесе вовсе не так важны для судеб мира, как были важны характер и судьба Нерона или Агриппины в «Британике». Иоас должен лишь поддержать существование своего рода, из которого суждено явиться Мессии. И коль скоро эту свою роль он исполнит, все остальное особого значения иметь не будет. Персонажей «Гофолии» лишь с оговорками можно назвать героями трагедии, в том смысле, в каком были ими Береника, или Федра, или Митридат. Единственное подлинное действующее лицо этой трагедии – божественное провидение.

Но как ни благочестив этот сюжет, он нисколько не укладывался в предназначенные ему рамки назидательного развлечения для девического пансиона с полумонастырским уставом. Само его величие больше, чем в тех расиновских пьесах, где весь интерес был сосредоточен на внутренней жизни персонажей, требует выразительности постановки, всех внешних средств. Не случайно именно эту пьесу Расин снабдил самыми развернутыми и подробными у него сценическими ремарками. Здесь для действия необходимы и декорации, воссоздающие суровое великолепие иерусалимского храма, и мощные звуки торжественной музыки («симфонии», как сказано у Расина), и множество статистов – левитов, хора, свиты Гофолии, и белое полотно, одежды священников, и трон, и венец, и меч Давидовы… Все это предполагает совсем иной театральный стиль, который будет утверждаться позднее – в трагедиях Вольтера, у романтиков; в голубом же классе Сен-Сира он, конечно, был невозможен. Отчасти, наверно, этим объясняется скромное впечатление, произведенное «Гофолией» на ее современников. Немногие из них – Буало, госпожа де Ментенон, Фенелон – ею восторгались. Остальные были сдержанны и, во всяком случае, ставили «Гофолию» ниже «Есфири».

Следующая страница

Перейти на страницу