Зато он и мог оказывать своим друзьям услуги посерьезнее, чем расточение похвал. Как много он помогал Буало, мы уже знаем. А когда Николь, чье имя он не решился произнести в присутствии отцов-иезуитов, оказался на смертном одре, Расин, бросив все, примчался к нему в почтовой карете из Версаля, везя драгоценное снадобье – какие-то «английские капли», почитавшиеся панацеей и посланные графиней де Грамон, знатной дамой, англичанкой по происхождению, в детстве воспитывавшейся в Пор-Рояле и всю жизнь сохранявшей привязанность к его обитателям. Капли не спасли Николя от смерти, хотя ненадолго ему и помогли; но порыв Расина этим не умаляется. Не зря же в свое время Николь, узнав, что король пожаловал Расину почетную должность, поздравлял его в таких выражениях: «Должность, сопутствующие обстоятельства, – все мне доставляет удовольствие. Я рад, что могу услышать: "sunt his sua praemia laudi"[103], и что злоба и предубеждение не всемогущи; но я радуюсь еще больше тому, что вы не убоялись этих предубеждений и что идя бесстрашно своей дорогой, вы не претерпели никаких невзгод…»
И сам Арно охотно прибегал к его помощи. Похоже, что от Расина ему и всему Пор-Роялю было больше пользы, чем от его племянника маркиза де Помпонна, который в 1691 году вновь обрел королевское благоволение и пост министра. И когда в 1693 году Арно в очередной раз предпринял попытку получить разрешение вернуться во Францию и сочинял разные объяснительные записки по этому поводу, он писал своей парижской почитательнице: «Мне сейчас пришло в голову, что, кажется, было бы хорошо показать письмо и записку старому соседу сестры Клод[104]. Он лучше, чем кто бы то ни было, может судить, что стоит показывать Королю и как нужно браться за дело, чтобы передать ему наши предложения. Кроме того, он, быть может, сумеет переговорить с Дамой [госпожой де Ментенон]. Но это только в том случае, если он будет хранить о сем полное молчание; и не нужно, чтобы ваш друг [Помпонн] знал, что с ним об этом говорили». А в письмах к самому Расину Арно называет его своим самым лучшим, великодушным и деятельным другом, высказывает уверенность, что может обращаться к нему с просьбами без предисловий, и сердечно благодарит за исполнение этих просьб.
Смерть Арно была важным событием и для друзей, и для врагов. Отец Лашез заявил, что изгнанник «умер, упорствуя в заблуждениях, осужденных Церковью», что «Церковь осудила его учение и объявила его ложным и даже еретическим» и что «Папа и трибунал Священной Инквизиции не одобрили его труды и поместили большинство его сочинений в Индекс запрещенных книг». Удивительно ли, что отец Кенель писал одному из своих друзей с полным пониманием: «Не ждите, чтобы господин Депрео или господин Расин написали стихи в честь – вы знаете кого. Они принесли в том свои извинения; и они действительно были бы не вольны высказаться согласно своим чувствам. Было бы неосмотрительно вовлекать их в такое дело, даже если бы это было возможно». Причины молчать, следовательно, были сочтены вполне уважительными. Тем не менее, Расин (и Буало тоже!) эпитафию написал: