Можно сказать, что все это в конце концов – мирская деятельность, что хлопоты о назначении духовника в Пор-Рояль немногим отличаются от хлопот о месте каноника для брата Буало, а преданность Арно, Николю и собственной тетушке может объясняться человеческими чувствами, дружеской и родственной привязанностью не меньше, чем укрепляющимися ростками благочестия. Но, во-первых, это были все-таки не совсем обычные друзья и родственники, а близость с ними не была обязательна для Расина; он ведь рвал с ними, когда считал нужным, и вернулся к ним по собственной воле, когда эти отношения несли с собой лишь весьма зыбкое уважение света – и весьма ощутимые опасности и заботы. А во-вторых, Расин в те годы оставил и другие свидетельства совершавшегося в его душе переворота.
Последними стихами, им сочиненными, были «Духовные песнопения», вышедшие в том же 1694 году. Это были тексты для музыки Моро, основанные на разных отрывках из Ветхого и Нового Завета. «Песнопения» были Расину заказаны, и брался он за них с неохотой. Он признавался Буало: «Я хотел бы, чтобы меня избавили от подобного рода забот; но я надеюсь из них выпутаться, подставив вместо себя господина Барду…» С этой подменой ничего не вышло, Расину пришлось браться за работу самому. Впрочем, выполнить ее он старался добросовестно, тщательно обдумывал каждую строку и обсуждал все трудности с Буало. Два из четырех «Песнопений» были исполнены перед королем, вынужденным оставаться в постели из-за жестокого приступа подагры, и Расин писал об этом Буало с необычной скромностью: «Король… остался очень доволен господином Моро, которому, как мы надеемся, это может сослужить хорошую службу». Между тем известно, что король и госпожа де Ментенон были в восторге и от стихов. Через неделю «Песнопения», по просьбе супруги короля, исполнялись в одном из женских монастырей; текст их не раз переиздавался, с нотами и без них.
Действительно, на сей раз самые придирчивые судьи не могли бы обнаружить ничего предосудительного в этих стихах, исполненных самого свежего и искреннего религиозного чувства. Отчасти, может быть, потому они и звучали так чисто, что к их сочинению вовсе не было примешано никаких честолюбивых надежд и побуждений. Одно из них, кстати, и называлось «О тщете мирских занятий». Оно представляло собой вариации на темы из книг пророков Исайи и Иеремии. Выбор сюжетов для песнопений вообще знаменателен. Одно написано в похвалу милосердной любви – основываясь на тексте I Послания к Коринфянам апостола Павла: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая, или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви – то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, – нет мне в том никакой пользы… Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится». Кто мог глубже почувствовать смысл этих слов, чем первый поэт страны, ученый, знавший многие языки, перечитавший множество книг, чем человек, воспитанный в монастыре и перевидавший на своем веку множество добродетельных поступков во славу веры? Но какая сложная работа должна была совершиться в его душе, прежде чем он сумел к этим словам обратиться! В сущности, о том и свидетельствует еще одно «Песнопение» – на текст из Послания апостола Павла к Римлянам. Оно – о двух людях, живущих в душе христианина; один всегда верен Господу, а другой вечно против него бунтует.