Луи Расин рассказывает, что когда Людовик впервые услышал эти слова, «он повернулся к госпоже де Ментенон и сказал: Мадам, вот два человека, которые мне хорошо знакомы». А отец Кенель отправил Виллару такое восторженное послание: «Как прекрасны "Духовные песнопения", как они совершенны, нежны, умилительны! Они возвышают душу и уносят туда, куда и хотел автор, – на небеса, к Богу… Я предсказываю, что эти песнопения, освященные одобрением короля и его вкусом, который усвоят множество людей, принесут большую пользу. Автор представляется мне апостолом Муз, проповедником Парнаса; мнится, он позаимствовал у них язык лишь затем, чтобы на их наречии проповедовать Евангелие и возвестить им неведомого Бога. Молю Господа благословить его служение и еще более исполнить его истинами, кои он с такой приятностью вливает в умы людей светских. Сколь было бы утешительно видеть, как жизнь Иисуса Христа, рассказанная в отдельных песнопениях, составляет радость и увеселение двора! Но дьявол того не допустит; власть его в этих местах слишком велика. Можно было бы, по крайней мере… заменить французским песнопением сообразно службе каждого дня латинский мотет, который поется обычно в королевской капелле; и если это удастся ввести там, можно будет в конце концов ввести духовные песнопения и в приходах. Это был бы и приятный, и полезный способ наставлять народ; так можно бы убрать у него из рук и с языка глупые песенки, составляющие обычное его развлечение». Оставим на совести отца Кенеля протестантский оттенок его мечтаний. Важнее тут другое – Расин как будто добился своей цели: научился «языком Муз проповедовать Евангелие». Только случиться это могло лишь тогда, когда Расин и вправду бесповоротно и безоговорочно отрешился от всякого поэтического честолюбия, даже столь невинного, – и от самого желания писать стихи. А главное – примирение Муз с Евангелием было достигнуто ценой очевидных потерь с обеих сторон, о душевных борениях человека, «делающего то, что ему ненавистно, и не делающего того, чего он желает», Расин в «Андромахе» или «Федре» говорил куда красноречивее и убедительнее. А христианское назидание все-таки достигает большей силы воздействия, когда звучит из уст апостола Павла.
Расин же приступал к совсем иной работе. Это была «Краткая история Пор-Рояля». Работу эту он держал в глубокой тайне. О том, что Расин ею занимается, знал только Буало и, может быть, два-три человека из янсенистских кругов. «История» писалась в конце девяностых годов, но доведена лишь до середины шестидесятых. Впрочем, может быть, продолжение и существовало, но было утеряно. Ведь судьба этого труда неясна и запутанна. Жан-Батист Расин рассказывал: «За два дня до смерти… мой отец велел мне принести из его кабинета небольшую черную шкатулку, которая до сих пор у меня хранится… он вынул из нее при мне тонкую рукопись ин-фолио и передал ее господину Додару. Я вышел, а они долго еще беседовали. Господин Додар унес рукопись с собой…» Как позднее сообщил Жану-Батисту Буало, это и была «История Пор-Рояля». Но затем следы рукописи теряются; в начале XVIII века на Пор-Рояль и всех так или иначе причастных к янсенизму обрушиваются гонения столь грозные, что у современников есть все основания полагать, будто она исчезла безвозвратно.