Такие упреки самого Паскаля не смутили бы. Он никогда не отрекался от «Писем», был уверен в справедливости своих мыслей и в научной добросовестности своего метода полемики и уже под конец жизни говорил, что доведись ему вернуться к этому предмету, он написал бы еще резче. А вот литературные лавры, которыми увенчивает его Вольтер, могли бы его тяготить. Сомнения в том, насколько чисты подлинные побуждения пылкого защитника правого дела, разящего врагов блистательным пером, мучили его все сильнее. Он писал незадолго до смерти: «Мы ведем себя так, как если бы на нас был возложен долг добиваться торжества истины, тогда как долг наш состоит только в том, чтобы сражаться за нее. Стремление к победе так нам свойственно от природы, что когда оно прикрывается стремлением помочь торжеству истины, мы часто принимаем одно за другое и полагаем, что ищем славы Божией, когда на самом деле ищем лишь своей собственной». Увы! Какие-то основания выводить такие наблюдения из собственного опыта имелись и у автора «Писем к провинциалу»: хотя бы то, что в начале третьего «Письма» он поместил несколько восторженных отзывов, якобы полученных им от незнакомых читателей.
Да и в самом Пор-Рояле даже в дни появления «Писем к провинциалу» не все им восторженно аплодировали. Те, кто принадлежал к старшему поколению «учеников святого Августина» – Анжелика Арно, отец Сенглен, сменивший Сен-Сирана в качестве духовного руководителя аббатства, – относились к «Письмам» скорее сдержанно. Их настораживал не только тон сочинения, непринужденный и откровенно светский, но и сам замысел бороться против мирского зла мирскими средствами, неизбежно таящий опасность впасть в мирские грехи. Они предпочли бы оставить этот путь иезуитам и претерпевать безропотно и молчаливо ниспосланные свыше испытания.
А испытания не заставили себя ждать. Успех «Писем» увеличивал число сочувствующих, но тем более раздражал власть имущих. Если Мазарини скорее придерживался нейтралитета в этой «церковной Фронде», то Анна Австрийская, остававшаяся испанкой и на французском троне, дела иезуитов принимала близко к сердцу и смеяться шуткам по этому поводу, даже самым остроумным, решительно отказывалась. Вся ультрамонтанская партия кипела негодованием. Антуана Арно все-таки исключили из числа докторов Сорбонны, и вслед за этим ему грозила Бастилия; пришлось скрываться. Как и в случае Сен-Сирана почти за двадцать лет до того, опала на вождя янсенистов повлекла за собой административные меры против его друзей. Снова отшельникам предписали покинуть Пор-Рояль; снова явился в монастырь королевский офицер наблюдать за исполнением приказа. Воспитанников «маленьких школ» разослали по домам. Расин, по всей очевидности, один оставался в Пор-Рояле – разве что уезжал в Вомюрье, расположенный неподалеку от аббатства замок герцога де Люиня, где его дядя Витар служил управляющим и где жил в то время Клод Лансело в качестве воспитателя одиннадцатилетнего сына герцога. Антуан Леметр, вынужденный покинуть свою келью, и в изгнании не забывал любимого ученика. До нас дошло письмо, адресованное им «малышу Расину», которому тогда исполнилось 16 лет: