«Сын мой, прошу вас прислать мне как можно скорее "Апологию святых Отцов"; это моя книга, и это первое издание – ин-кварто, в переплете крапленой кожи. Пять томов «Соборов», которые вы так хорошо упаковали, я получил, за что очень признателен. Дайте знать, все ли мои книги расставлены на полках как следует, и там ли мои одиннадцать томов святого Иоанна Златоуста; навещайте их время от времени и обметайте с них пыль. Надо поставить там глиняные миски с водой, чтобы мыши их не сгрызли. Поклонитесь от меня вашей тетушке [Агнесе Расин] и следуйте во всем ее советам. Юноши должны всегда быть послушны своим руководителям и не своевольничать ни в чем. Быть может, Бог даст нам вернуться туда, где вы сейчас. Впрочем, надо стараться обратить во благо эти обстоятельства, чтобы они послужили к нашему удалению от мира, представляющегося столь враждебным благочестию. Прощайте, дорогой мой сын, и любите всегда вашего папочку, как он вас любит; пишите мне иногда. И пришлите мне моего Тацита ин-фолио».
Но худшие опасения не сбылись, монахинь на сей раз оставили в аббатстве, да и отшельникам вскоре разрешили туда вернуться. И к вящей радости матери Анжелики, помощь пришла не из суетной людской борьбы, а как бы прямо с небес – и опять-таки через семейство Паскалей. Случилось чудо, которому Расин если и не был непосредственным свидетелем, то о котором знал из первых рук и оставил самый обстоятельный рассказ.
«В парижском Пор-Рояле была юная пансионерка лет десятиодиннадцати, по имени мадемуазель Перье, дочь господина Перье, советника палаты сборов в Клермоне, и племянница господина Паскаля. Она уже три с половиной года страдала от слезной фистулы в углу левого глаза. Эта фистула, очень большая снаружи, наделала много бед внутри. Она совершенно разъела кость носа и пробуравила нёбо, так что сочившийся из нее гной постоянно тек по щекам и из ноздрей и даже попадал в горло. Глаз девочки заметно уменьшился, и вся часть лица вокруг так исказилась и вздулась, что нельзя было притронуться к голове с той стороны, не причиняя боли. Невозможно было смотреть на нее без содрогания; а гной, вытекавший из язвы, источал такое невыносимое зловоние, что по совету врачей пришлось отделить ее от других пансионерок и поместить в одну комнату с девицей много старше, у которой нашлось достаточно милосердия, чтобы пожелать такого соседства. Ее показывали всем знаменитым окулистам, хирургам и даже операторам[5]; но все средства только растравляли язву, и, опасаясь, как бы она не разрослась на все лицо, три самых искусных хирурга в Париже, Крессе, Гийар и Далансе, согласились в том, что следует применить прижигание, и как можно скорее. Их мнение передали господину Перье, который тотчас же отправился в путь, чтобы присутствовать на операции; прибытия его ожидали со дня на день.