Стихи Расин начал писать еще в Пор-Рояле. Первое его упражнение во французской поэзии – «Прогулки по Пор-Роялю», цикл из семи од, воспевающих природные красоты и благословенную тишину обители, где нет ни бренной роскоши, ни суетной гордыни шумного города. Этой мыслью скреплены все семь од, и прямо высказана она в первой же, восхваляющей Пор-Рояль вообще, так сказать, обзорно.
А затем идут отдельные картины лесов, озер, полей и садов, сменяющие одна другую с помощью нехитрых связок: «Я вижу…», «А там…», «и дале…». Конечно, хотелось бы найти и в этих отроческих экзерсисах отпечаток недюжинного, неповторимого дарования. Увы! Эти описательные, декоративные стихи в профессиональном смысле весьма недурны для первой пробы пера, но будущего Расина предвещают куда меньше, чем «Воспоминания в Царском селе», написанные на сходную тему и в сходных обстоятельствах, – будущего Пушкина.
Но в Пор-Рояле, очевидно, стихи понравились, во всяком случае, не вызвали нареканий, коль скоро они служили такому благочестивому делу, как прославление обители. Ведь даже строгая Жаклина Паскаль позволила себе вспомнить о своих сочинительских талантах (до Пор-Рояля, в ранней юности, она немало этим грешила) и написать стихи по случаю чудесного исцеления своей племянницы Маргариты Перье. Отшельники, надо думать, не имели бы ничего против того, чтобы их воспитанник защищал дело янсенистов в стихах, коль скоро у него явная склонность именно к такого роду словесности. И сам Расин в первых опытах как будто тоже не видит другого приложения своим талантам. Среди его латинских сочинений той поры – молитва о спасении преследуемого Пор-Рояля. В стихотворном послании к Антуану Витару (младшему брату Никола и почти ровеснику Расина) он находит повод поиздеваться над «этим ослом Молиной». А в тех же «Прогулках по Пор-Роялю» словно заклинает себя самого, говоря, что обязан посвятить сердце, труды и дни «кроткому Спасителю».
Но заклинания, по всей видимости, оказались тщетны. Тому же парижскому «кузену Витару» (так называл Расин Антуана в отличие от Никола, к которому обращался почтительно «господин Витар»), адресованы стихотворные строки, в которых сквозит удивление: как можно сохранять молчание, когда повсюду слышатся известия о преследованиях бедных янсенистов и о чудесах Пор-Рояля?
Ученик «маленьких школ» еще уверен, что все кругом только и заняты, что Пор-Роялем, пусть в других формах жизни. Но мы ясно чувствуем, как притягательны для него сами эти формы, столь отличные от монастырского или полумонастырского существования, единственного ему знакомого до сих пор. Та самая городская сутолока, которую он так презирал понаслышке, борьба страстей, которую он так уничижительно сравнивал с мирной тишиной затворничества, кажется, манят его тем сильнее, чем они запретней и загадочней. И важнейшее: там, в этой шумной пестроте, видится ему кладезь сюжетов, рождающих и подхлестывающих вдохновение, просто необходимых всякому пишущему. А не писать он уже не может. По-латыни или по-французски, стихи или прозу – но писать, писать.