Впрочем, в салоне маркизы больше развлекались, чем философствовали. И литературная продукция, там рождавшаяся, оставалась скорее прикладной, «на случай», больше заботилась о приятности для слуха и глаза, чем о глубоких мыслях и больших страстях. Появлялась и исчезала мода на всякие кратковечные игровые жанры: то на рифмованные загадки, то на послания, обращенные друг к другу как бы от лица других людей или вымышленных персонажей, то на «метаморфозы» (описания того, как одна красавица обратилась, скажем, в розу, другая – в жемчужину), Вуатюр и его собратья состязаются и в старых, испытанных формах французского стиха – балладах, сонетах, рондо. Все это, конечно, и есть то, что мы привыкли называть «салонной поэзией». Но унижать «легкое» во имя «серьезного» в поэзии, очевидно, столь же неразумно, как и в музыке. Тем более что и «серьезной» поэзии в последующие века всякие стихотворения на случай и записи в альбомах, как мы знаем, дали немало. А в своем роде стихи самого Вуатюра замечательны, действительно легки, изящны, изобретательны – что, разумеется, не всегда удается его бесчисленным подражателям. И кстати, сюжеты его стихотворных забав далеко не всегда сводятся к томным вздохам и обожанию издали, порой они весьма нескромны, как, скажем, стансы о красавице, у которой ненароком задралась юбка. Да и нравы у иных гостей маркизы де Рамбуйе достаточно вольные. Близкая ее молодая приятельница – Анна де Бурбон, принцесса из дома Конде, будущая герцогиня де Лонгвиль, одна из главных героинь Фронды. К старости она сблизится с Пор-Роялем и окончит жизнь в покаянных молитвах. Но в расцвете лет она давала повод для упорных слухов о кровосмесительной связи с родным братом, принцем де Конти, а отцом ее сына, родившегося благодаря перипетиям Фронды прямо в парижской ратуше, был, по всей вероятности, герцог де Ларошфуко…
К началу пятидесятых годов «голубая гостиная» стала пустеть. Дочери хозяйки вышли замуж, сын был убит, многих друзей разметала Фронда, сама маркиза состарилась. Прециозные салоны отныне множились, не имея больше признанного центра, и помещались они теперь не в герцогских особняках, а в домах просвещенных буржуазок. Прециозность, которая в Отеле Рамбуйе представляла собой просто изысканный стиль светского времяпрепровождения, сплавлявший воедино литературные игры с играми сентиментальными, как бы распадается на два течения. Одно представляют, так сказать, идеологи и теоретики прециозности, собирающиеся по субботам в квартале Маре у Мадлены де Скюдери. Мадемуазель де Скюдери – девица незнатного происхождения, невеликого достатка и, увы, самой невзрачной наружности; к тому же ее тиранит старший брат Жорж, литератор плодовитый, тщеславный и задиристый, но незадачливый. Жорж ввел ее в «голубую гостиную», и впоследствии Мадлена принимала у себя кое-кого из бывших ее завсегдатаев, но по большей части литераторов-буржуа, а не кавалеров-аристократов; а из дам у нее появлялись, в основном, соседки-буржуазки. Тем не менее именно Мадлена оказалась признанной вдохновительницей и наставницей приверженцев прециозности, на протяжении нескольких десятилетий утверждала и распространяла моду на нее не только во Франции, но и по всей Европе, и не только в столичных аристократических салонах, но и в гостиных провинциальных «львиц». Именно она написала (хотя на авторство притязал Жорж) и в пятидесятые годы издала два многотомных романа, ставших учебниками прециозной галантности – и правил обхождения, и образа мыслей: «Великого Кира» и «Клелию».