Но со стороны, да еще, быть может, с приправой тайной зависти, все выглядит иначе: «Мне все же кажется, что талант господина Перро остался прежним, просто сюжет для него неудачный. И вправду, Цицерон давно уже заметил, что славословия младенцу, которого пока можно восхвалять единственно лишь за надежды, на него возлагаемые, – предмет бесплодный; а надежды эти настолько неопределенны, что не могут породить глубоких мыслей… Впрочем, есть одно место, в котором я узнал господина Перро: это когда он говорит об Иисусе Навине и вводит с ним Священное Писание. Я сказал ему как-то, что в его стихах слишком много Библии; он ответил, что постоянно ее читает и не может удержаться, чтобы не вставить из нее кусочек. А по мне, читать Библию весьма похвально, но цитировать ее подобает скорее проповеднику, чем поэту».
Заметим и запомним эту мысль: так юный Расин, кандидат на церковную должность и читатель Гомера и Виргилия, разрешает для себя это противоречие. У него «поэт» четко отделен от «проповедника»: разные у них цели, а потому должны быть и разные подручные материалы. И смешивать два эти ремесла Расин не намерен.
Богу богово: изучение теологии, строгое одеяние, смиренный вид. А музам – новая поэма: она называется «Купание Венеры». Поэма не сохранилась, но содержание ее нетрудно себе представить по заголовку – особенно, если вспомнить многочисленные картины на этот сюжет. Надо думать, христианского морализаторства в ней было немного.
Но ведь не для литературных занятий отправился Расин в лангедокское захолустье. А дело все не двигалось. Сначала выяснилось, что Расин забыл выправить и прихватить с собой важную бумагу: разрешение от того епископа, в чьем ведении был Ла Ферте-Милон, принять церковную должность в другой епархии. На то, чтобы получить это разрешение (с помощью неизменного Витара), теперь ушло несколько месяцев. А тем временем оказалось, что викарий Сконен утратил свое право распоряжаться бенефициями в результате сложных интриг, которые молодой Расин, в отличие от простодушного дядюшки, разгадывал с удивительной для молодого и неискушенного человека проницательностью. Надо признаться, что нам сегодня распутывать все это хитросплетение личных интересов и тонкостей церковного права гораздо труднее. Как бы то ни было, первоначальные надежды рухнули. Отец Сконен готов был отдать племяннику собственный бенефиций; но этот бенефиций, к несчастью, относился к разряду тех, для владения которым необходимо было принести монашеские обеты. К тому же право на него давалось лишь на три года, по прошествии этого срока следовало вновь, так сказать, «подавать на конкурс», и успех был отнюдь не обеспечен; да и финансовые дела Антуана Сконена находились не в лучшем состоянии. Приняв великодушное предложение викария, Расин рисковал в скором времени снова остаться без места и средств к существованию – и притом монахом, лишенным всякой свободы распоряжаться собой.