Сомнительность такого централизма отчетливо видна в судбе той отрасли, что расположена на стыке культуры и производства, – книгоиздательского дела. К середине XVII века книгоиздателей во Франции было множество, некоторые из них были замечательными, редкими мастерами в своем ремесле. Уследить за всей пестротой этих маленьких предприятий, конечно, не имелось никакой возможности. Кольбер желал бы, чтобы вместо бесчисленных небольших заведений возникло несколько крупных, хорошо оснащенных и устроенных книгопечатен, где ни один Листок не выходил бы без «королевской привилегии» – своего рода гибрида цензурного разрешения и копирайта. Маленькие типографии действительно стали исчезать в результате кольберовских мер; желанного же расцвета крупных не получилось, и французские книгоиздатели оказались не в состоянии соперничать со своими коллегами из Голландии, где и дело было налажено лучше, и цензурных ограничений куда меньше. К тому же французские авторы, которые не надеялись по тем или иным причинам получить «привилегию» на свое сочинение у себя на родине, охотно печатались в политически и религиозно враждебной Голландии. Французский книжный рынок был заполнен этими нелегально ввозившимися изданиями, соблазнительными всей терпкостью запретного плода, – как ни упорно пытались власти бороться с этой литературой.
Кольбер действительно способствовал укреплению французской буржуазии; во Франции она стала многочисленнее, могущественнее, зрелее, чем в любой из католических романских стран. Но окрики властей внушали ей опасливую подозрительность, заботливое государственное покровительство притупляло готовность рисковать, умение выкручиваться в трудных обстоятельствах. И потому в предприимчивости, деловой хватке французские буржуа заметно уступали своим протестантским собратьям в тех европейских странах, Англии или Голландии, где правительства предпочитали поменьше вмешиваться в хозяйственную жизнь, а затем и поселенцам британских колоний в Новом свете, которые установили у себя государственное устройство, едва ли не наилучшим образом соответствующее буржуазному экономическому порядку.
Самосознанию «худородного» дельца во Франции долго еще будет не хватать плебейской гордости, спокойной уверенности в себе, его взгляд будет упорно заворожен графским особняком с гербом на фронтоне, хотя выражение этого взгляда будет меняться от завистливо-восхищенного до ненавидяще-грозного. Мещанин во дворянстве не случайно родился во Франции, он намного переживет Мольера, и даже два века спустя герою мопассановского «Милого друга» понадобится, для повышения престижа в обществе, превратить свою простонародную фамилию Дюруа в дворянскую, прибавить к ней название родной деревушки, присвоить себе титул и впредь именоваться «бароном Дю Руа де Кантелъ». А излюбленной областью приложения усилий и помещения капитала для французских буржуа традиционно станет «денежная», ростовщически-банковская деятельность, а не промышленное производство.