С этого момента в дневнике Блейка нарастают нервозность и мрачные предчувствия. Он бранит себя за то, что ничего не предпринимает, и как одержимый размышляет о последствиях следующего электрического пробоя. Известно, что три раза во время гроз он звонил в компанию по электроснабжению и исступленно требовал принять все мыслимые меры предосторожности против перебоев с электричеством. То и дело в его записях звучит тревога по поводу того, что газетчики, осматривая полутемную комнату в башне, не нашли металлический ларец с камнем и странно обезображенный старый скелет. Блейк предположил, что и то и другое убрали – но куда именно, а также кто (или что?) это сделал, он мог только гадать. Но худшие его страхи касались его же самого: той нечестивой связи, что, по всей видимости, установилась между его разумом и затаившимся на колокольне ужасом, этим чудовищным порождением ночи, что сам же он опрометчиво вызвал из запредельных черных пространств. Блейку мерещилось, что на его волю непрерывно воздействуют; те, кто заходил к нему в гости в ту пору, вспоминают, как он отрешенно сидел за рабочим столом и завороженно глядел в западное окно на далекий, с торчащим шпилем, холм в клубах городского дыма. Записи неустанно твердят о неких ночных кошмарах и о том, что во сне нечестивая связь усиливается. Упоминается одна из ночей, когда Блейк, проснувшись, обнаружил, что полностью одет – более того, находится не дома, а на улице и машинально шагает вниз по Колледж-Хилл в западном направлении. Снова и снова повторяет юноша: тварь на колокольне знает, где его искать.
Неделя после 30 июля ознаменовалась для Блейка едва ли не полным упадком сил. Он не одевался, еду заказывал по телефону. Гости замечали, что у кровати хранится запас веревок; Блейк объяснял, что страдает сомнамбулизмом и ему приходится каждый вечер крепко связывать себе лодыжки, чтобы путы помешали ему встать или по крайней мере заставили проснуться при попытке высвободиться.
В дневнике Блейк рассказал и о кошмарном переживании, вызвавшем этот кризис. Ночью 30 числа он заснул как всегда – и внезапно обнаружил, что пробирается на ощупь в почти полной темноте. Разглядеть удавалось лишь короткие, блеклые, горизонтальные полоски голубоватого света; в воздухе разливалась невыносимая вонь, а над головой слышалась причудливая невнятица тихих, крадущихся шорохов. На каждом шагу Блейк обо что-нибудь да спотыкался, и всякий раз сверху доносился ответный звук: едва уловимое шевеление и осторожное скольжение дерева по дереву.
В какой-то момент руки его нашарили каменный столп – но постамент был пуст. Позже Блейк осознал, что цепляется за перекладины встроенной в стену лестницы и неуклюже карабкается наверх, к загадочному средоточию непереносимого зловония, откуда налетает, сбивая с ног, жаркий порыв палящего ветра. Перед его глазами плясал изменчивый калейдоскоп призрачных образов, и все они через равные промежутки времени растворялись в видении необозримой, неизмеренной бездны ночи, где кружились бессчетные солнца и миры, состоящие из еще более непроглядной тьмы. Юноше вспомнились древние легенды об Исконном Хаосе, в сердце которого раскинулся слепой и бездумный бог Азатот, Владыка Всего Сущего, в окружении порхающих сонмов бессмысленных, бесформенных танцоров, – и дремлет, усыпленный тонким монотонным посвистыванием демонической флейты в неведомых лапах.