И отсюда, от несовместимости реформ как постепенного, поэтапного преобразования действительности с нашей психологией с ее максимализмом, жаждой всего и сразу, тоже идет пессимизм. Скоро уже нечего будет революционизировать, не будет ни «старого класса», который надо убрать, ни «нового класса», который придет ему на смену. А у нас, у русских, нет этих чувств, которые у других народов сдерживают насилие по отношению к своим. «Поляк в поляка не стреляет», – как мантру, повторяли поляки осенью 1980 года, когда возникла угроза гражданской войны. У нас, у русских, подобные настроения невозможны. Поэтому русские танкисты спокойно расстреляли русских у Белого дома утром 4 октября. И, кстати, РПЦ, по сути, мало что сделала, чтобы избежать этого кровопролития. Кстати, поляки, среди которых я жил несколько лет в конце семидесятых – начале восьмидесятых, при всех своих славянских чертах, к счастью для них, лишены и туранской покорности, туранского русского долготерпения, и, самое главное, русского спокойного отношения к проявлению всевластия своих правителей. В Польше по этой причине не было никаких шансов у просоветских коммунистов, не мог появиться правитель со сталинскими садистскими наклонностями и тем более не могло появиться всенародной любви к тирании убийцы.
И самое поучительное, что имеет отношение к сегодняшнему дню, к постсоветской истории. Большевизм вырос из русского максимализма. Но после смерти большевизма, распада советской системы этот максимализм как сознательное отречение от учета неоднозначности, противоречивости человеческого бытия остался и, как всегда, стал основным препятствием на пути постепенных реформ. Теперь лично мне стало понятно, что и смена власти демократическим путем, путем перехода власти к оппозиции, тоже невозможна в России в силу того, что революции, кардинальные перемены наверху ближе нашему национальному сознанию, чем реформы, смена власти в рамках одного и того же идеологического тренда. Смена власти у нас обязательно связана со сменой государственной идеологии. Отсюда и наше чисто русское существование «несистемной оппозиции», партии государственного переворота наряду с системной оппозицией. За тактикой Навального стоит чисто русский, ленинский максимализм: добиться власти путем государственного переворота. Отсюда его призывы «идти на Кремль». И полностью сменить «класс», стоящий у власти, ибо он, с его точки зрения, аморален: «ЕР – партия жуликов и воров».
Поэтому и все движение нашей политики начиная с 1991 года есть движение от одной революции к другой, от революции 1991 года к революции 1993 года, а затем к антиолигархическому перевороту Путина, забравшего власть у Березовских и Ходорковских. Нельзя понять смысл дела «ЮКОСа», не учитывая не только его политическую подоплеку, но и русскую историческую подоплеку. Пора понять, что наша самодержавная политическая культура в принципе несовместима с рыночной экономикой в точном смысле этого слова. При традиционном русском самодержавии, которое стоит за нынешним авторитаризмом Путина, когда президент России приобретает полномочия главного и единственного арбитра абсолютно по всем спорным вопросам, начиная от конфликтов между братьями Ротенбергами и дальнобойщиками и заканчивая конфликтом между «Роснефтью» и Владимиром Евтушенковым, невозможно существование права собственности в европейском смысле этого слова. Этого не понимал якобы умный Михаил Ходорковский, который начинал борьбу за власть с Путиным, получившим в том числе и от него самодержавные полномочия по нашей самодержавной конституции.