Русская апатия. Имеет ли Россия будущее (Ципко) - страница 4

Так что было бы несправедливо утверждать, что неуверенность в будущем, которая выталкивает сегодня молодежь из России, появилась только после «крымской весны». Длинных русских денег, то есть русских инвестиций на 10–20 лет не было и в благополучные нулевые. Понятно, и это было предсказуемо, что после того, как мы начали исправлять «исторические ошибки Хрущева», никто вкладывать деньги в Россию не будет. А, может быть, завтра Путин захочет присоединить к России часть русской Сибирь вместе с Карагандой, которую тот же Хрущев отдал Казахстану в те же годы, в середине 1950-х. Не забывайте, русская Нарва, в которой до сих пор проживает 90 %, как теперь принято говорить, наших соотечественников и которая после революции 1991 года стала частью независимой Эстонии, куда глубже погружена в русскую историю, чем на самом деле татарский еще с середины XIII века Крым. И слава богу, что русские Нарвы не хотят вернуться в Россию, ибо там пенсии не были такими тощими, как в украинском Крыме. Но на самом деле и не исправленных ошибок Хрущева осталось много и сакральных для русского человека мест на постсоветском пространстве осталось много. Отсюда и страхи не только прибалтов, но и казахов, отсюда и болезненный страх Запада перед «непредсказуемым Путиным». Но понятно, что непредсказуемость внешней политики еще больше пугает потенциальных инвесторов. Тем более, когда судьбу страны определяет воля всего одного человека.

«Есть ли будущее у России? Почему вы считаете, что у России есть будущее?» – эти вопросы задавали мне довольно часто и во второй половине нулевых, когда я ездил по стране и читал лекции об истории русского патриотизма для идеологического актива «наших». А теперь мне из-за моей телевизионной популярности нет прохода даже на улице. С одной стороны, у людей радость в глазах, а, с другой стороны, растерянность и вечный вопрос: «Когда кончится кризис? Что будет с нами?»

«Не надо так эмоционально реагировать, расстраиваться по поводу нездоровых явлений в посткрымской России. Обуздайте несвойственный вам пессимизм», – советовал мне во время конференции в Caux настоятель одной из православных церквей в Италии, потомок первой «белой» эмиграции отец Владимир (Владимир Зелинский). Конечно, мое самолюбие грело, что, как выясняется, отец Владимир, как и многие священнослужители Зарубежной русской православной церкви, уже давно проявляют интерес к моей антикоммунистической публицистике. Уже в начале 1990-х, когда я начал выезжать на Запад, эмигранты говорили мне, что я целюсь в коммунизм, в отличие от других «не для того, чтобы убить Россию». Правда, это были представители НТС, и прежде всего Владимир Поребский, который присутствовал на многих моих выступлениях в Италии, во Франции, в Германии. Но сейчас, учитывая, что Владимир Зелинский пытался противопоставить моему пессимизму свой оптимизм публично, я был вынужден серьезно поспорить с ним. Правда, уже не в зале заседаний, а за скромным протестантским вегетарианским ланчем, которым нас одарили хозяева Caux, 90-летние антифашисты, которые здесь же, в этом замке, в 1947 году помогали организовать примирение между де Голлем и Конрадом Аденауэром. Я обратил внимание отца Зелинского, что в его оптимизме, основанном, как он говорил, на том, что в России все равно все меняется, что на место самодержца и крепостника Николая I приходит освободитель Александр II, как раз и коренится мой пессимизм. В том-то и беда, что после перестройки, после демократических реформ начала 1990-х мы двинулись не вперед, к современному гражданскому обществу, без которого невозможно развиваться в условиях глобальной цивилизации, в условиях глобальной конкуренции, а назад, к традициям русского самодержавия. Конечно очень хорошо, что самодержец Путин, от воли которого зависит наша судьба, все-таки не Сталин, что бы там ни говорили, при Путине сохранились основные демократические завоевания последних 25-ти лет. Конечно, возвращаясь к дореволюционному самодержавию, мы в каком-то смысле движемся вперед по сравнению с советской системой. Не забывайте, русское самодержавие накануне 1917 года было в десятки раз демократичнее, чем самодержавие большевиков, особенно самодержавие Сталина. Я объяснял отцу Владимиру, с нами за столом был и отец Димитрий (Михаил Першин), один из руководителей миссионерского отдела Русской православной церкви, что пугает не столько само по себе самодержавие Путина, сколько то, что оно на самом деле было и является запросом снизу, запросом подавляющей части населения России. Для многих до сих пор настоящая власть – это самодержавная власть, когда решения принимает «хозяин» и только «хозяин». Меня пугает, объяснял я отцу Владимиру, что на самом деле в России как не было, так и нет предпосылки для создания гражданского общества, демократии. В России нет у людей желания брать ответственность за свою судьбу, желания думать, рисковать, искать какие-то свои новые решения. Демократия, свободные выборы и т. д. на самом деле подавляющему большинству людей не нужны. Как это ни странно, но многие не хотят в России, чтобы власть их о чем-то спрашивала. Так что даже если после Путина придет более вольнолюбивый самодержец, то ничего в нашей русской судьбе не изменится.