Русская апатия. Имеет ли Россия будущее (Ципко) - страница 72

И здесь встает вопрос, который мучает всех, кто видит, чувствует неизбежные негативные последствия для будущего России нашей украинской политики 2014 года. Почему же Россия, заявившая на сочинской Олимпиаде всему миру о своей успешности, о своей способности побеждать на ниве спорта, труда, созидания, вдруг неожиданно соскочила на поле брани не только с Украиной, но и со всем нынешним могущественным Западом? Почему страна, производящая всего лишь несколько процентов мирового ВВП, вдруг сознательно пошла на откровенную конфронтацию с основными лидерами мировой экономики? Почему мы вспомнили снова о нашей «русской рулетке»? Вызовет ли нажатый нами курок геополитики пулю смерти, или и на этот раз все обойдется, как в 2008 году? И действительно, откуда эта российская страсть, которая дала о себе знать в 2014 году, русская страсть – будучи в здравии, при расцвете физических сил вдруг неожиданно подходить к краю пропасти и испытывающее заглядывать в глаза смерти? На мой взгляд, модные ныне в России, и прежде всего в либеральной прессе, рассуждения о непреодоленных русских настроениях имперскости как о причине и войны на Украине, и конфликта с Западом мало что объясняют. Ностальгия об утраченном великодержавии СССР, о том времени, когда «нас все боялись», наверное, присутствует у какой-то части населения. Но, на мой взгляд, эти настроения реванша и сведения счетов с прошлым, с девяностыми, не являются определяющей причиной нашего сползания в катастрофу. Не следует забывать, что именно русские дважды в течение ХХ века, в 1917-м и в 1991 году, по собственной воле разрушили сначала царскую империю, а потом советскую. Никто сейчас не стремится присоединить к России ни Среднюю Азию, ни Южный Кавказ, ни даже Прибалтику. И Донбасс, как выясняется, на самом деле не нужен подавляющей части нынешних россиян. Рискну утверждать, что радость по поводу присоединения Крыма тоже не связана с так называемым имперским синдромом. Просто Крым – это красиво, приятно, туда можно поехать, как к себе домой. При оценке присоединения Крыма, конечно, присутствует и патриотический момент, но лично я не пойму, почему для русского Путина Крым имеет сакральное значение, а мать городов русских – Киев – его не имеет.

Рискну предположить, что все же взрыв иррационального, который привел сегодня и к войне на Украине, и уже к тотальному, опасному для нас, затяжному конфликту с США, а может, и со всем Западом, имеет не идеологические, не ценностные, а сугубо экзистенциальные причины. Просто, наверное, русская душа за последние двадцать лет устала от спокойной, равномерной и, по нашим русским меркам, тучной жизни. Русской душе вдруг захотелось снова радости мгновения, радости от победы над здравым смыслом, радости от того, что она позволит себе то, что никогда, ни при каких условиях благоразумный человек себе не позволит. На мой взгляд, причину нашего очередного русского желания заглянуть в глаза смерти куда лучше объясняют упомянутые выше русские философы, чем нынешние разоблачители так называемого «непреодоленного синдрома русского империализма». Просто названные русские мыслители не свели концы с концами, не соединили свой оптимистический прогноз на будущее со страшной правдой о русском человеке, которую они обнаружили, анализируя причины катастрофы 1917 года. Они же писали и говорили, что особенность русской «самочинности» (не путать с украинской «нэзалэжностью») состоит в уникальной способности к саморазрушению, в понимании исторического творчества как способности самому, своими руками разрушить то, что для меня представляет ценность. Все они обращали внимание, что за катастрофой 1917 года стоит не столько жажда свободы, равенства и даже не жажда расправы с «бывшими», а прежде всего жажда саморазрушения. Какое-то утонченное изуверство самоистязания! А все остальное – и русский максимализм, и русский дефицит чувства реальности, и отсутствие инстинкта самосохранения, и русская внушаемость, податливость к соблазнам красивого слова и красивых идеалов, и то, что Федор Достоевский называл «зверем гневливости», – лишь приложение к нашей жажде испытать себя на прочность в самом опасном начинании. Мы, русские, о чем предупреждал еще Федор Достоевский, во имя своей прихоти, во имя того, к чему мы привыкли, что нам в сию минуту хочется, готовы весь мир спалить. «Мне надо спокойствия, – говорит герой романа „Записки из подполья“. – Да я за то, чтоб меня не беспокоили, весь свет сейчас же за копейку продам. Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чаю всегда пить». Русский человек ставит свою прихоть выше всего света, всего человечества скопом. Правда, он, русский человек, до сих пор не понял, что если дело дойдет до «ядерной пыли», как об этом говорили наши некоторые деятели культуры, то уже не будет ни чая, ни стула, сидя на котором его можно пить.